Луна над рекой Сицзян - Хань Шаогун

Извини. Это всё мой язык без костей. Затронул запретную тему. Не знал, что такое случилось с твоим отцом. Не плачь. Будешь плакать, я тоже не сдержусь. Твой старик был настоящим отцом, настоящим. В прошлом году он со мной в мацзян играл, а в этом… Как же так? Рак… ничего не поделаешь. Ну, не надо плакать. Ты плачешь, и мне немного страшно. Правда страшно… так страшно, словно у меня у самого рак. Давай выпьем за твоего отца, да упокоится душа его на Небе.

Твой старик был настоящим, а мы так, страдаем ерундой. Просто бессовестные дурни.

А теперь за всех ушедших на Небеса давай-ка выпьем. Так, моя скоро вернётся. Ну-ка смахни пепел да прибери сигареты, пойдём-ка лучше в прачечную пить.

2001

Пролетая по синему небу

перевод О.Ю. Сайфутдиновой

Он всего лишь голубь, но у него человеческое имя — Цзинцзин.

Проголодавшись, он уселся на карниз крыши, оглядываясь по сторонам и надеясь увидеть знакомую фигуру. Закатное небо постепенно темнело, и ветер разносил по округе ароматы готовящейся пищи. Обычно в это время человек уже возвращался, таща охапку дров, или неся на плече мотыгу, или держа в руках меч для рубки хвороста и насвистывая. Тогда Цзинцзин подлетал к нему, садился на влажное от пота плечо и, выпячивая грудку колесом, гордо озирался по сторонам, задевая хвостом лицо хозяина. Человек легонько поглаживал его и доставал из кармана горсточку риса или фасоли, а иногда и дикого винограда, так полюбившегося голубю.

Человек так часто называл Цинцзина по имени, что тот вскоре привык, что его так зовут. Иногда хозяин брал его с собой, каждый раз уходя всё дальше и дальше; голубь расправлял крылья, которые от раза к разу становились сильнее и крепче, взмывал ввысь и стремительно пикировал к земле. Ему требовалось всё меньше времени, чтобы пересечь озеро. Если прихватить с собой побольше пищи, думал голубь, хватило бы сил долететь и до того яркого, сверкающего в небесах серебристого зёрнышка.

Конечно, он не знал человеческого языка, но постепенно научился понимать, что хозяин имеет в виду. Например, свист, которым тот подзывал его к себе. Или несколько хлопков в ладоши, означавших, что хозяин отпускает его полетать на воле. А если после хлопков следовал возглас: «Лети!» — голубь должен был устремиться в сторону Бэйшаня, перелететь через перевал и найти в горной долине деревянную хижину. Там жила женщина — человек с длинными волосами. Она отвязывала с его лапки бамбуковую трубочку и извлекала из неё свёрнутую бумажную полоску.

Когда голубь возвращался от неё с новой запиской, хозяин встречал его широкой улыбкой. «Что, так быстро? Мне бы следовало зачесть тебе больше трудодней[27]!» — говорил он. А однажды даже сказал так: «Ты — мой дорогой дух счастья и удачи! Пожалуйста, сделай милость, не приноси дурных вестей!»

Пробежав глазами бумажную полоску, хозяин обычно становился весел, ерошил себе волосы, вскинув руки, проходился по земле колесом, а потом вытаскивал из кармана странную железную коробочку и прикладывал её к губам. И раздавались звуки, чудесные, словно расцветающая заря, словно бурлящий речной поток, словно лучи солнца, пробивающиеся сквозь густые заросли, словно капли дождя, стучащие по листве… Слушая их, голубь словно замирал на месте.

Но теперь голубь уже давно не летал к деревянной хижине, не слышал прекрасных звуков из железной коробочки, бывало и так, что хозяин даже не приходил кормить его в обычное время. Телёнок, наевшись, облизывал живот матери; птенцы, утомившись, прятались под крылья ласточки-мамы; люди собирались семьями под навесами своих домов. И только он, голубь, оставался один на один с голодом и холодом.

Надо найти человека, надо обязательно его отыскать. Голубь слетел на стол, на котором оставались лишь несколько дурно пахнущих окурков да миска с объедками. Выпорхнул на улицу к большому дереву, но человека по-прежнему не было видно. Даже если бы острый голубиный взор мог пронзить облака, то и тогда, как бы широко Цзинцзин ни раскрывал глаза, он не углядел бы знакомое круглое смуглое лицо…

*

Это был человек, но имя у него было какое-то птичье, звали его Мацюэ[28].

После целого дня работы в коммуне от усталости у него ломило всё тело, во рту пересыхало, а мышцы лица сводило от застывшей угодливой гримасы. Нужно было успеть повсюду, и здесь, и там! От этой бесконечной суматохи кто угодно бы рехнулся. Угостить сигаретой секретаря коммуны, предложить старшине по найму выпить водки, притворяться почтительным и искренним и при этом пускать пыль в глаза. «Ищешь кого-то особенного? Му, смотри, смотри-ка, вот я могу провести боковой удар и прямо по мячу — бам! Не годится? Могу станцевать танец хунвейбинов! Нужно сыграть на губной гармонике? Починить радиоприёмник? А ещё я могу зарезать свинью, лазать по деревьям, чинить замки и изготавливать ключи». Услышав эту тираду, собеседники хохотали и качали головами.

Конечно, кое-кому из образованной молодёжи тут отдаётся явное предпочтение, им незачем лезть вон из кожи. Они тут же бегут в отделение связи звонить по междугороднему телефону начальнику управления, или спешат с доносом к руководству коммуны, или покупают еду и водку и закатывают пирушку… И все такие обходительные, непривередливые, и у каждого в рукаве найдётся пара козырей, чтоб помериться силами с конкурентами в честной, чёрт её подери, борьбе.

Он был должен, обязан нанести решающий удар. Сидя на кровати и скручивая уже четвёртую папиросу, он глубоко вздохнул и уставился на сидящего рядом голубя.

Цзинцзин никогда прежде не замечал такого взгляда и сразу же ощутил некоторое волнение.

— Славная птица, сразу видно, что из знаменитого рода, из семейства боевых голубей, чьи предки имели военные заслуги в Бельгии или Италии. Разве знатока обманешь?

Цзинцзин заворковал и ещё сильнее заволновался.

— Да не бойся, не бойся, ты людям нравишься, никто тебе ничего дурного не сделает. Может, ещё и заживёшь в изобилии…

Цзинцзин отлично понимал других голубей, в значительной степени — петухов и собак, но человеческий язык для него по-прежнему был слишком сложен. Он продолжал внимательно и осторожно наблюдать.

Хозяин коснулся его головки, пригладил перья, нащупал в деревянном ящике несколько фасолин и поднёс к его клюву… Казалось, всё было как всегда и ничего не особенного не происходило. Цзинцзин успокоился, расправил крылья и с довольным воркованием подхватил клювом первую фасолину.

Голос хозяина снова стал глухим и мрачным:

— Братец, только ты мне можешь помочь. Мне правда очень