Сказания о Хиль-де-Винтере - Моранн Каддат

— Я смотрю, нас теперь трое, — пошутил бесшумно прокравшийся в хижину кот. Он безмятежно потянулся в дверном проеме, заглядывая в очаг — что там приготовила эта ведьма? А Като продолжала машинально помешивать на огне давно готовую похлебку, обескураженная утренней находкой.

— Ты же так хотела иметь свою лошадь! — Удивился кот, всматриваясь в ее убитое, отсутствующее выражение. — А настроение, как на похоронах.

— Да что случилось-то? — спустя какое-то время снова начал допытываться кот, не получив от девушки ответа.

— Просто увидела того, кому эта лошадь принадлежала.

— И это был большой зубастый волколак? Да? У-у-у, я волколак…

— Перестань! — Одернула его Като. — Ты их не боишься, потому что ты с ними не встречался.

— А ты, хочешь сказать, встречалась с оборотнями? — Скептически заметил кот. — В каком сне? Вчерашнем или сегодняшнем?

Като выдавила из себя вынужденную, кислую улыбку, просто ради того, чтобы кот прекратил отпускать свои неуместные шуточки, и она не нагрубила ему; сгребла в охапку и вынесла из хижины лошадиную сбрую, оставив ее под навесом на задворках хижины. Ни к чему лишний раз вспоминать тот страшный завтрак для ее глаз.

Гард, как это часто делают настоящие кошки, развел уши назад и в стороны. Като не знала, что это означает на языке кошачьих эмоций, и потому ждала от Гарда словесных объяснений.

— Не понимаю, что у тебя опять стряслось с утра пораньше? Хотя знаешь, на такой случай у меня кое-что есть. Забирайся на свою кобылку, иначе мы это не утащим.

На чьем-то возделанном клочке земли в предгорье Като была вынуждена резко натянуть поводья перед большой, но зеленой тыквой, все еще растущей, но уже погрызенной какими-то монстроподобными вредителями.

— Мы сюда приехали за незрелой, недоеденной медведками тыквой, я правильно понимаю?

— А ты переверни ее. — Услышала она приглушенный голос Гарда. Уши его ходили ходуном, и он то и дело принюхивался — вдруг где-то неподалеку хозяева поля.

Като спрыгнула с лошади, перекатила плод на бок и вытащила из него смятый, весь в чьей-то слюне, кожистый лист.

— Пробкового дерева, жаль, не нашел в Ульмском лесу, — усмехнулся кот. Глаза его довольно и загадочно блестели.

Като в нос вдруг ударил запах перебродивших ягод — полая середина тыквы была до верху наполнена сладкими дарами Ульмского леса.

— Что это?

— Собирал по ягодке по топям и болотам, обтряс какую-то странную алычу-не-алычу в одном заброшенном саду, собирая малину, наткнулся на медведя. Потом нашел это поле, прогрыз тыкву, размял, как мог, в ней ягоды. Мне пришлось красть в деревне сахар, как какому-то мальчишке. И еще немного спирта из метаки. Только я и подумать не мог, что весь процесс приготовления вина будет остановлен из-за того, что будучи в этом несуразном кошачьем теле, я не смогу отцедить ягоды.

Като была поражена.

— Почему ты мне ничего раньше не сказал?

Вот уж сюрприз, так сюрприз!

В тот же вечер заботливо собранные котом ягоды были отцежены, а вино — продегустировано — еще до того, как его можно было назвать готовым.

Наслаждаясь недобродившим напитком, к которому в Н-ске она вряд ли бы притронулась, Като полулежала в развилке ветвей какого-то трухлявого дерева. Его листочки, оказалось, были съедобны — и таяли во рту, оставляя на языке приятную липкую сладость — приходилось выбрасывать лишь жесткий остов. На поваленном вязе неподалеку свою порцию своего же вина вкушал кот.

— Като, а кем ты была в Н-ске?

Она едва не выронила глиняную пиалу с вином на тыкву, хранящую в себе еще около литра самодельного напитка.

— Тебе ли не знать? — Отозвалась девушка, довольную улыбку с ее лица украл вопрос Гарда. — Ты же следил за мной, ювелир.

Гард молча лакал вино.

— Наверняка тебе известно, что я была недо-экспертом в задрипанной «Частной галерее», снимала с сестрой крошечную квартирку в неблагополучном районе и была серой мышкой серого Н-ска.

— А кем хотела быть?

Като прищурила глаза, опустив руку с чашей вина, и погрузилась в какой-то свой мир.

— Не кем, а где. Я родилась не в Н-ске. А там, где утром просыпаешься не от шума двигателей бесконечного потока машин — меня будило воркование горлиц и перезвоны древних соборов. Горлицы гнездились в кроне сакур у моего дома. Розовых, белых, цвета спелой черешни… А когда их лепестки осыпались, покрывая вековую брусчатку цветными сугробами лепестков, тогда в их кронах оставались гирлянды крошечных яблочек.

Попивая фрапэ или глясе с непревзойденными местными пирожными — бисквитными, слоеными, рулетами, эклерами с заварным кремом — сквозь окна кафешки сидишь, бывало, вдыхаешь льющийся отовсюду запах кофе, любуешься старинный городом, которому уже больше тысячи лет… его бесконечной набережной вдоль речушки с именем змеи… Весной — она благоухает липовым цветом по правому, и каштановой — по левому берегу. А как забыть вкус и аромат дачных фруктов и овощей? Как паковали на зиму каждое яблочко — в отдельный лист бумаги: и пунцовые джанатанки, и желтоватые анисовые; и как с ребятней лазили к соседям за «белым наливом». Словно белый подпушек хищницы-ласки, живущей под горой на даче, у источника с Живой водой. А по пути к источнику Мертвой воды — это мы их так называли, эти родники, — там росли сотни грибов, по всем склонам и овражкам… Грузди, величиною с голову, целые поляны сыроежек, которые можно бы косой выкосить …Белые, опята, подберезовики… Местный деликатес — розовые мухоморы… И от самой лесной опушки — поле разогретой на солнце душицы, чабреца и шиповника. А дальше — буковые леса, величественные, в которые вступаешь, словно в храм. И полуразрушенные вековые замки — наследники времен нашествия кочевников, времен, давным-давно канувших в Лету…

Уши Гарда были направлены в ее сторону, он чутко ловил каждое ее слово.

— Знаешь, я тоже в Н-ске не особо был счастлив. — Отозвался кот. — Постоянно меня глодали всякие невеселые мысли, как гончие псины, они нагоняли все время в извечной погоне за лучшим, престижным, дорогим… Ну ты знаешь Н-ск, что я тебе рассказываю.

И в тот год, когда я решил разорвать этот порочный круг, превратив его в такой себе иероглиф «дзен». — Кисточкой хвоста кот очертил в воздухе незамкнутый круг. — В тот год многое изменилось. Однажды проливной октябрьский дождь застал меня в доме без двух стен. Бывало, приходилось подбирать окурки. Это сейчас вспоминаешь такое с усмешкой, всего лишь как жизненный опыт, а не постоянную реальность. Но недолго это все длилось — заискивающе улыбаться и просить подачку-милостыню мне надоело. А дальше, дальше ты знаешь — бесконечный поток барышень, ремонтирующих свои Гермесы и Булгари, Шанели и Тиффани. Колечки, брошки, браслеты, цепи… Толпы тех, у кого бриллиантики повылетали, и они просят на их место вклеить фианиты, чего уж там, даже стразы Сваровски, бывало.