Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI - Дмитрий Быстролётов

Задняя декорация сцены — изумрудная стена леса, откуда доносятся веселые крики обезьян и пенье птиц. По сторонам высятся плетеные из прутьев круглые хижины. Авансценой служит площадь, чисто выметенная и празднично освещенная солнцем. На ней толпа негров, ожидая появления высокого гостя, теснится вокруг охотников, которые выстроились в ряд и разложили перед собой дичь, фрукты, овощи и рыбу. Роскошную добычу самых ярких и пышных красок, самых диковинных и неожиданных форм.

Мы появляемся — все стихает. Жители садятся на корточки и наклоняют головы. Чеканным, твердым шагом я подхожу к ожидающим и останавливаюсь в десяти шагах — ближе к черным белый не подходит.

Навстречу мне выходит вождь. Это — Ассаи, капитан очень рекомендовал его как надежного во всех отношениях человека, но теперь я с восторгом рассматриваю вождя уже как модель. Какая находка! Какая натура для зарисовок и фотографий! Высокого роста, тонкий и сухой, с гордой осанкой и сдержанными жестами. На нем белый халат, поверх которого синий плащ, драпированный как римская тога. Ноги босые. В руках красный посох. Но голова, голова! С достоинством откинута она назад, взгляд больших черных глаз смело устремлен вперед, узкое горбоносое лицо породисто и тонко. Белые виски и стальная проседь в курчавых волосах придают всему облику особое благородство и внушительность.

Гортанным низким голосом Ассаи произносит короткую приветственную речь. Капрал, стоя позади меня, отрывисто лает перевод. Потом начинаются осмотр дичи и отбор для меня лучшего мяса. Охотники работают ножами, капрал командует, а я величественно наблюдаю.

Но это только вынужденная этикетом поза. Мне ничего не нужно, я заказал всю эту сцену капралу, чтобы исподтишка наблюдать за неграми и поскорее найти мотивы и персонажи для композиций на африканские темы. Я мысленно отмечаю себе детали костюмов, характерные движения и игру света на обнаженных телах. Но как быть дальше? Ведь понадобятся натурщики, а черные боятся позировать. Чем бы их привлечь?

«Начну с вождя. Если сговорюсь с ним, то потом постепенно привыкнут и другие», — размышляю я, глядя, как охотники самодельными ножами режут мясо.

Внезапно в голову приходит удачная мысль. Я отстегиваю от пояса свой нож и через капрала передаю вождю.

— Дарю ему с условием, чтобы, пока я здесь, мясо для меня вырезывалось этим ножом!»

Ассаи берет в руки подарок — блестящий кинжал нержавеющей стали с пестрой рукояткой, в красивых ножнах. Долго смотрит на него молча, в оцепенении восторга. Потом прижимает руку к сердцу и кланяется. Кругом шепот удивления, зависти и восхищения…

Вечер. Наступает час второго священнодействия: белый господин будет отдыхать и курить. В кресле, принесенном на голове из форта, я сижу на небольшой площадке над рекой у самого обрыва. Слуги справа держат на подносах бутылки коньяка, виски, содовой воды, а слева — табак, сигары и сигареты. Сзади в почтительном отдалении сидит на корточках толпа любопытных. Белый господин курит!..

Солнце заходит позади меня, и в бинокль перед собой я вижу розовую равнину, по которой бродят золотые звери. Вот зебры… стадо антилоп… семья жирафов…

Вдруг сзади движение, говор. Оборачиваюсь. Подходит Ассаи, одетый наряднее, чем днем, и более торжественный. Я замечаю, что он ведет за руку хорошенькую девочку лет двенадцати, похожую на изящную терракотовую статуэтку. Поклонившись мне, он важно и не спеша произносит несколько фраз и указывает на ребенка. Но капрала нет, я ничего не понимаю.

— Больная? — это слово на языке банту я знаю, потому что больных здесь приводят ко всем белым, безгранично веря в их всезнание и всемогущество. Но вождь отрицательно качает головой. Некоторое время мы оба говорим на своих языках и равно не понимаем друг друга. Это мне надоедает.

— Вот придет капрал, тогда разберу, в чем дело, — жестом даю понять, что аудиенция окончена.

«Делая эскизы, нужно подчеркнуть холодные рефлексы голубого цвета сверху, от неба, и теплые снизу, от земли, на всех этих шоколадных и черных телах. По существу, негры не черные, а голубые, и это будет выглядеть очень эффектно!» — думаю я снова, разглядывая степь в бинокль, сейчас же забываю о посещении Ассаи.

Люонга…

Вместе с бельем и оружием, сигарами и красками она отныне входит в число моих вещей. Моя живая игрушка…

Всходит луна. Я трясусь в маленькой машине. К утру буду на концессии, у границы Большого леса.

Жизнь всегда многолика, но в этой трагической стране, лишенной полутеней, она только двулика: лицо и изнанка, орел и орешка, черное и белое. Каждая культура имеет свои светлые и теневые стороны, идеализировать негров и их самобытную культуру нечего. Мыло и щетка Африке не повредят. Но ведь Европа дала ей не мыло и щетку, а пулю и плеть. Мы украли у этих людей свободу и жизнь. По какому праву?

Да, по какому праву?

Глава 5. Неожиданные открытия

Это было обычное путешествие в дрянной машине по дрянной дороге — жаркая и потная тряска под ущербным месяцем в туче москитов и мотыльков. В самом начале пути дорога вилась по низкому берегу реки, подернутому удушливой мглой. Влажность воздуха достигает в таких местах страшной цифры — 95 %: вы яростно истекаете потом, и лирическое сияние месяца и звезд на черном небе вас за это отнюдь не вознаграждает. Из темноты доносились хриплые трубные звуки крокодилов и крики людей — речные хищники вышли на охоту. В темноте они хватают за ноги скот, и поселяне отгоняют их кольями. Потом дорога свернула в лес. Стало очень душно и темно. Мы прыгали по ухабам, и все-таки от усталости я сейчас же задремал, но ненадолго. Водитель сделал резкий поворот в сторону и остановился на обочине. На нас двигалась какая-то большая тень. Слышались натужное сиплое дыхание десятка людей, хриплый кашель, хлопанье палки по голым телам и непрерывное тявканье:

— Скорей!

— Скорей!

— Скорей!

Я зажег карманный фонарь. Группа негров катила по дороге чудовищный обрубок дерева метра два-три в поперечнике и метров пять в длину. Все они были вооружены кольями, которые подсовывали под обрубок в виде рычагов, и так передвигали этот груз вперед, несмотря на неровности дороги и рельеф почвы. В белом луче моего фонаря проплыли искаженные от натуги лица, выпученные глаза, высунутые языки. Сзади вертелся надсмотрщик — очевидно, отставной солдат, судя по мятой феске казенного образца. Обливаясь потом, он изо всех сил работал палкой и горлом — из темноты непрерывно доносились звуки ударов и исступленный, сорванный голос: