Последний незанятый мужчина - Синди Блейк

Джорджи с затаенной грустью смотрела, как Элайза, задавшая этот вопрос, подбирает из миски остатки салата и перекладывает себе на тарелку.

Морган пожал плечами:

— Талант, что я могу сказать. Умение подбирать слова.

— Угу. — Элайза кивнула. — А в любовных сценах тоже? Я хочу сказать, они связаны с реальной жизнью или с умением подбирать слова?

Элайза бросалась фразами, как лихой хоккеист — шайбой. Но последний вопрос почему-то задала низким, воркующим голосом — хоть сейчас иди и прокручивай в службе «секс по телефону».

— «Вуду-девы» — не про любовь. «Вуду-девы» — про жизнь, Элайза. Про то, как мы живем, как умираем, как боремся с одолевающими нас страстями, как живем под звездами, стерегущими наши души. — С этими ловами Морган воздел руки, словно позировал для монумента «Человек, который хочет обнять весь мир».

— Надо же. — Откинувшись на стуле, Элайза прижала руки к груди и вздохнула. — Надо же, Морган. Какой ты умный!

— Простите? — не вытерпела Джорджи. Она в жизни не слышала подобной чепухи. — Вы ведь нарочно, да? — И воззрилась на Моргана.

— Почему нарочно? — Морган поддел помидорчик и сказал, прожевывая: — Вы говорите, вам нравится эта книга. Значит, читая ее, вы смогли оценить по достоинству писательский талант и глубину авторской мысли.

— Да, мне нравится роман «Вуду-девы». Но это все же не «Война и мир»!

— Она не поняла, — сказал Морган Элайзе.

— Да, не поняла, — ответила Элайза.

— Она англичанка, — печально заметил Морган.

— Англичанка, — повторила за ним Элайза.

— Как и Шекспир, между прочим, — парировала Джорджи.

— Правда? — Морган вскинул голову. — Правда?

— Все. — Джорджи встала. Она дрожала от негодования. — Хватит, сыта по горло. Я хочу уехать.

— Да Манхэттена путь неблизкий, — улыбнувшись, предупредила Элайза.

— Все равно. Мне все равно.

— О, сядьте, пожалуйста, сядьте, — забеспокоился Морган. — Можем не говорить о великой литературе, раз это вас так возбуждает.

Джорджи села. Конечно, до шоссе и то сколько идти, а до города и вовсе неизвестно когда доберешься. В такой снегопад.

Некоторое время все молчали, потом Элайза воскликнула:

— Эй, а давайте кататься на санках!

— Отличная мысль, Элайза! На санках. Пошли. — Морган поднялся и радостно хлопнул в ладоши. — Санки у крыльца. Айда кататься, ребята! — И выбежал из кухни.

— Хотите покататься, Джорджина?

— Нет, спасибо, Элайза.

Буду сидеть здесь и думать о том, какие они оба сволочи, подумала она. И эта хохотушка, и ее братец, возомнивший себя гением.

— Послушайте, простите, что мы вас подразнили немного. Мы с Морганом привыкли подшучивать друг над другом. Это у нас с детства. Мы так к этому привыкли, что нам непонятно, как можно на это обижаться. Мы же не из вредности, правда.

Должно быть, хулиганы были первостатейные. Да и теперь не лучше — горбатого могила исправит, подумала Джорджи.

— Конечно. Понимаю. Но лучше я останусь здесь. Правда.

— Послушайте, Джорджина! — Элайза помолчала, потом тряхнула белокурыми прядками. — Нет, ничего. Все путем. В шкафу есть банка растворимого кофе, чайник на полке. Остальное знаете.

— Благодарю вас. — Со стороны ей показалось, что это говорит Джессика. Да, произношение, свойственное людям из высших слоев британского общества, наглядно показывает, какая огромная культурная пропасть отделяет ее от этих американских болванов. По опыту общения с Джессикой она знала, что чрезмерная вежливость лишь подчеркивает чувство глубокого презрения к объекту. — Как вы полагаете, когда прекратится снегопад?

— Вероятно, не раньше завтрашнего утра. Тогда и снегоуборочные машины выйдут. После этого можете смело вызывать такси.

— Хорошо. Благодарю вас.

Черт, сказала она про себя, глядя, как Элайза идет искать Моргана. Черт, черт, черт… Выходит, мне тут всю ночь торчать? С этими придурками. Всю жизнь мечтала. Поскорее бы уехать из этой страны. Расскажу Джессике, что за тип этот Морган — пусть радуется, что не видела величайшего придурка в мире, — и завтра же вечером летим домой. Надо бы позвонить Джессике, а то она страдает. Я попрошу прощения и скажу, что уже достаточно наказана за свою опрометчивость.

Вспомнив, что в гостиной на журнальном столике был телефон, Джессика пошла звонить.

— Эй! — Морган своей широкой грудью преградил ей путь. Они стояли на пороге кухни. — Не передумали? Не хотите с нами на санках? Мы можем дать вам подходящую одежду.

— Нет, не передумала. Вообще-то я хотела сделать один телефонный звонок, если вы не возражаете.

— Не возражаю. Если не в Японию — звоните, не жалко.

И пронзил ее взглядом — именно пронзил. Странно, непонятно, но у нее захватило дух.

— Мы вас подождем. Вам непременно нужно сесть на санки.

— Это еще почему?

— Потому что это поднимает настроение.

Он развернулся и вышел из кухни. Джорджи осела в кресле. Она не поняла, к чему был этот взгляд, но что-то вдруг случилось. Что-то такое, отчего стало немного боязно, но очень интересно.

Джессика несла какую-то чушь. Сэди, завернувшись в банное полотенце, сидела на краешке кровати и, превозмогая боль, пыталась уловить смысл того, что ей говорят. Быстрой скороговоркой, захлебываясь словами и жестикулируя, Джессика пыталась донести до собеседницы, что с ней произошло, но, к сожалению, не то что смысла — самих слов было почти не разобрать.

— И тогда эта врачиха подходит ко мне — отравительница — и хочет отправить в какую-то клинику — исследовать им надо — и смотрит на меня, как будто я сумасшедшая. Я чуть с ума не сошла с ними. — Джессика замолчала и посмотрела в потолок. — Да, я сказала, что мне надоела эта жизнь, но это было до падения и из этого не следует, что меня надо травить или отправлять на анализы. Многим не нравится их жизнь, тебе, например, может не понравиться, но я же не бегаю за тобой и не кормлю тебя валиумом…

— Джессика! — Сэди сжала виски ладонями. — Пожалуйста, не так быстро. Можно с самого начала? Когда я в последний раз тебя видела, вы с Морганом сидели за соседними столиками в кафе. Откуда взялись врачиха и валиум? Я честно не понимаю, о чем ты говоришь. Я не могу ничем помочь, пока не пойму, что происходит. Подожди немного, отдышись, а потом расскажешь все с самого начала.

— Хорошо. Хорошо. — Сэди видела, что Джессика пытается сосредоточиться. — Ты права. Надо успокоиться. Подышать.

В течение следующих пяти минут Сэди наслаждалась тишиной, а Джессика делала поочередно то глубокий вдох, то глубокий выдох — ну и так далее. Потом медленно и по возможности спокойно изложила все события текущего дня, закончив рассказ жалобным: «Что мне теперь делать?»

Что на это ответить? Сэди понятия не имела, но по крайней мере головная боль стала понемногу проходить. Нурофен подействовал.

— А чего тебе хочется?

— Ну, чтобы он понял, что я не сумасшедшая. И женился на мне. Ой… — Джессика всплеснула руками. — Что я говорю? Ой, может, я и правда того… Знаешь, когда я попала в его квартиру, что-то со мной случилось. Это трудно объяснить, может, и правда это от удара, но мне показалось, что я должна все ему рассказать. Я словно по воздуху летала. Это очень странное ощущение, Сэди, со мной никогда такого не было. Я лежала на кровати, и мне хотелось так навсегда там и остаться, держать его за руку и просто разговаривать… ну, может, и не только разговаривать, но это было… так, словно он открыл мне глаза. Я думаю: вот, я уже не одинока. Не в том смысле одинока, когда сидишь и работаешь, но вообще — ну ты понимаешь меня, да?

— Думаю, да.

— А он решил, что я сумасшедшая.

Она сидела поджав ноги, лицо у нее было бледное, взгляд тревожный. Когда Джессика, стоя посреди университетского городка, заявила, что влюбилась с первого взгляда, Сэди сильно в этом усомнилась. Теперь стало ясно, что Джессика говорила правду. Она страдает, и это видно невооруженным глазом. Оказывается, даже самые прекрасные представительницы женского пола способны испытывать подобные муки. Лизу, например, однажды так лихорадило, и все из-за того, что она представила вдруг, как ее возлюбленный застанет ее однажды врасплох — ночью или рано утром — без накладных ресниц. Напрасно Сэди втолковывала ей, что вряд ли это изменит его отношение к ней, Лиза не унималась. И парень действительно отвалил, но не из-за ресниц, их она в его присутствии ни разу не снимала, а из-за того, что, как он выразился, ему больше нравятся «естественные» женщины.

«А тот подонок, что был до него, сказал, что я для него слишком проста. Вот гадство, никогда ведь не угадаешь», — вздыхала Лиза. Сэди тоже повздыхала за компанию.

А теперь вот вздыхает вместе с Джессикой. Да, девушки — хрупкие создания. В двадцатом веке это мнение как-то не прижилось, зато с исторической точки зрения — чистая правда.