Мой труп - Лада Лузина

Но Инна расценила мой энтузиазм по-другому.

- Да, он заметил. Вы поссорились с ним? - Она решила, что он - мой парень.

- С чего нам вдруг ссориться?

- По-моему, он самый нормальный человек из всех, кто там был.

По-моему, Андрей просто пытался охмурить тебя - а эту реакцию каждая женщина считает самой нормальной, что ни на есть. Даже такая, как Инна. Увидев ее вчера на спектакле в составе съемочной группы, я изумилась, как она постарела. Инна казалась теткой под сорок.

Ей и было где-то под сорок. Но между теткой «под сорок» и барышней «немного за тридцать» - пролегала бездна. И при виде ее внутри меня шевельнулся страх… Вдруг мы все выглядим так? Настолько не девочками, настолько не мальчиками?

- Андрей проводил меня до дороги и посадил на машину.

- Какой он молодец!

Моя версия подтвердилась. Вечный дамский угодник, вот кого ты облюбовал себе на ночь. Я постаралась увидеть Инну его глазами: обширные бедра, огромная грудь - многим мужчинам нравится. Я представила их в антракте. Понятно, почему он отшил Арину. Андрей всегда был верен даме сердца на вечер. Он был джентльмен в своем роде.

Только Инна - не мы. Такая не ляжет в постель с первым встречным лишь потому, что у него красивая морда, а красота приключения представляется выше морали.

- А перед этим ты постучала ко мне? - поставила я точку над «i».

- Да. И я, и Андрей. Приятный молодой человек, - Инне было приятно вновь ощутить себя женщиной.

- Да, он у нас бубочка…

Лифт вознес нас наверх. Мы зашли в монтажную, я плюхнулась в кресло.

Я была невиновна! Оправдана по всем статьям. Хеппи-энд. Финита ля комедия. Занавес!

Конечно, ребята из «02» не вычеркнут меня с ходу из списка подозреваемых. Конечно, мой мент скажет: «Вы могли выйти из спальни, убить его и вернутся назад».

Но отныне я такая же подозреваемая, как все остальные. В сравнении с остальными я даже в особом - привилегированном положении. Теперь показания Арины, Жени и Кости: «Она заперлась в спальне с Андреем» - будут работать на меня.

«…с Андреем» - опровергнет Инна.

Что осталось? «Она заперлась в спальне». С тех пор меня никто не видел!

Я посмотрела на экран монитора и замерла. Андрей. Крупный план. Белогвардейская фуражка. Его лицо прожило не дольше секунды. Его сменили другие кадры. А поверх них шел текст, начитанный голосом Инны:

«Спектакль «Дни Турбиных» оказался открытой политической акцией. Артисты выкрикивали со сцены антиукраинские лозунги «ломать эту чертову комедию с украинизацией», «терроризировать население гнусным языком, которого и на свете не существует»… Вызывая вопрос, кто финансирует этот театр и не заслужил ли он официальный запрет на въезд в нашу страну?»

- Ты написала этот текст? - спросила я, не веря.

- Да.

- Но это же наши друзья…

Я запнулась. Они не были друзьями Инны, они были моими друзьями.

Но Инна не стала меня поправлять.

- А это наша страна, - непререкаемо сказала она. - И они не имеют права говорить здесь такие вещи!

- Но это сказали не они. Это сказал Михаил Булгаков. Это текст его пьесы.

Несколько секунд Инна колебалась - но спорить со мной, дипломированным театроведом, не стала.

- Значит, они не имели права цитировать здесь такие высказывания! Булгаков был украинофоб. Он ненавидел нашу страну.

- Нет, он любил ее. Просто он жил в другой стране.

- Той страны давно нет.

- Но он любил ее.

- Это не оправдание. У нас другая страна, независимая - со своим языком, своей украинской культурой, своей украинской историей…

- Этой страны тоже нет, - сказала я.

- Что?

- Ее еще нет. Ты говоришь о воображаемой стране. О стране своей мечты. И выдаешь мечту за действительность.

Я вдруг поняла, что цитирую того же Булгакова: «все любят Украину волшебную, воображаемую». Был ли он украинофобом иль нет, он выразил главную проблему своей страны наиболее точно и горько.

Каждый раз эту страну только воображали, и чем прекрасней была фантазия, тем меньше она походила на реальность и тем страшнее были последствия. Русские и украинцы страдали одной болезнью… Никто не хотел любить страну настоящей.

Никто никого никогда не хотел любить настоящим! И меньше всего на это были способны безумно влюбленные и патриоты. Говоря о стране, они представляли свою Украину - в рушниках и вишневых садах.

Булгаков тоже представлял свою Украину. Он же писал: «Украина» - не империя, не Россия - просто она была у него своя. И он продолжал любить ее, даже когда она стала трупом. Он бы, наверное, понял меня. Понял Костю. Понял Арину…

- Интересно, почему никто не напишет про нас? Про потерянное поколение, - проговорила я вслух.

- И что мы потеряли? - спросила Инна.

Хотя мой вопрос адресовался не ей.

Почему никто не напишет про нас? Ведь мы еще живы, мы существуем - люди, которые осталась без «Родины». Нас легко узнать - мы говорим «один рубль» вместо «одна гривна», «музей Ленина» вместо «Украинский дом», едим на Новый год оливье, мандарины и селедку «под шубой»… И где-то в нашей квартире среди прочих ненужных вещей валяются октябрятская звездочка, обтрепанный пионерский галстук и «красный» диплом, свидетельствующий о получении профессии, по которой мы никогда не работали.

Так получилось, что в советском детстве меня успели научить писать слово «Родина» с большой буквы и отождествлять с ним Советский Союз и Россию. И мне до сих пор приходится одергивать себя, напоминая: она - не моя. Я говорила про их кино «наше кино», про их актеров - «наши»…

В юности, будучи существом, невероятно погруженным в себя, я даже не заметила, как Украина отсоединилась. Это случилось в то лето, когда я пыталась поступить на актерский - лето моей первой любви.

Влюбившись, никто не замечает реального мира. Я прожила в любви год и, поступив в театральный, окончательно вычеркнула реальность из списка друзей. Напротив моего дома стояли украинские белобокие хатки, теперь там выросли четыре четырнадцатиэтажных дома. Я даже не заметила, как это произошло… О том, что мы стали независимым государством и у нас есть свой президент, я узнала только в начале правления Кучмы, чем была несколько удивлена: оказывается, я живу уже в другой стране.

Это меня не обрадовало, впрочем, и не огорчило. Я не испытывала ни претензий к независимой Украине, ни благодарности к ней. Она возникла в моей жизни, как мать уже взрослого ребенка, которая внезапно заявилась и заявила на него свои права. К тому же мать слишком молодая и по понятным причинам занятая только собой и своей неустроенной личной жизнью. И пока она ходила на свидания, я пыталась угрюмо смириться с мыслью, что женщина, воспитавшая меня, - чужая тетя.