Назад, в пионерское лето - Денис Георгиевич Кащеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«В частности».
«Ну так сколько лет прошло-то! Мы тут тоже куда лучше живем, чем было в сороковых или пятидесятых!»
«Ты просил версию — я тебе ее излагаю!»
«Бредовая версия!»
«Может быть».
«Променяли лучшую в мире страну на джинсы и колбасу! Ах, да, еще на два автомобиля в семье — нафига столько?! А теперь придумываете идиотские сказочки!»
«Променяли, — я почувствовал, что начинаю заводиться — мне что, еще и оправдываться теперь перед ним?! — Вот лично ты и променял! Это ты подпевал Цою: “Перемен! Мы ждем перемен!” Это ты ходил на митинг, требуя больше демократии и отмены шестой статьи Конституции — той, что провозглашала руководящую и направляющую роль КПСС! Это ты потом голосовал за Ельцина на выборах Президента России!»
«Понятия не имею, кто такой этот твой Ельцин! — взвился Младший. — Я ничего этого не делал!»
«Еще сделаешь!»
«Нет! Не буду! Не заставишь!»
«Меня никто не заставлял, — тихо проговорил я. — А я — это всего лишь ты, а не коварный американец или бесчеловечный инопланетянин… Я не знаю, предали нас, победили в холодной войне, или просто так сложилось, например, из-за банальной некомпетентности того же Горбачева — это, кстати, еще одна расхожая версия, — продолжил я, не дождавшись на этот раз реакции Младшего. — Но это произошло. И да, с моим участием. Твоим участием! На общем фоне ничтожным, несущественным — и все же!.. Хочу, чтобы ты правильно понимал мою позицию, — несколько сбавил я напор. — Перемены в СССР назревали — это факт, иначе все и впрямь не посыпалось бы настолько быстро. Можно долго дискутировать о том, насколько глубокая требовалась перестройка, — я запнулся, сообразив, что за термин употребил. Здесь он, впрочем, широкого распространения еще не получил. — О многом, наверное, можно дискутировать, — продолжил я, собравшись, — но одно, на мой взгляд, бесспорно: цена, которой пришлось уплатить — не важно за предательство ли, за бездарность ли, за бездействие или за хитрый план — вот она была чрезмерна. Миллионы наших сограждан — если не десятки миллионов — погибли в междоусобных войнах, были вырезаны националистами, убиты в бандитских разборках, тихо спились, потеряв работу на закрывшихся заводах… При том, что был иной путь — по нему пошли китайцы. Они отделались куда меньшими жертвами, а в результате теперь Китай — первая экономика мира. У них там, конечно, своих проблем полно, но тем не менее!»
«Китай? Первая экономика мира? — недоверчиво переспросил Младший. — Это потому, что они остались верны социализму?»
«На словах — кстати, да, остались верны. Но, по сути, там теперь тоже самый настоящий капитализм — с азиатской спецификой. В мое время твой социализм если где и сохранился — то только в Северной Корее. Одна из самых бедных стран в мире кстати!»
«Ну еще бы — раз она там у вас одна против всех! Вспомни нашу с тобой вчерашнюю ситуацию! Удивительно, что она вообще держится!»
«У нее есть ядерное оружие. Этакая… “розочка” в мировом масштабе», — продолжил аналогию я.
«Понятно… — протянул Младший. — Ну и что мы будем делать? Как станем спасать СССР?» — деловито поинтересовался он.
«Никак», — бросил я.
«Э… Что? Почему?» — растерялся мой внутренний собеседник.
«К сожалению или к счастью, глобально мы с тобой ни на что не можем повлиять. На этом, собственно, и строился расчет тех, кто меня сюда отправил. Будь иначе, в 85-й меня бы просто не послали, нашли бы кого-нибудь другого, более подходящего. Видишь ли… — я задумался, как бы понятнее объяснить. — Вмешательство в прошлое — дело опасное. И в Институте есть специальный компьютер, который рассчитывает риск. В моем случае таковой признан минимальным. Это значит, что бы я ни делал, хода истории мне не изменить. Они это называют “идеально вписанный в исторический процесс человек”» — про собственное определение того же самого — «человек никчемный» — я предпочел умолчать.
«Но случилась же… Как ее?.. Аномалия! — напомнил мне юный пионер. — Разве это все не меняет?»
«Я обязан исходить из того, что нет. Пока вся разница с тем, чего я ждал — это то, что ты остался в сознании. Но по существу это мало на что влияет — у меня и так был план, как опосредованно сообщить тебе все, что нужно!»
«Ага! — воскликнул Младший, вообразив, что поймал меня на слове. — То есть ты все же собирался меня проинформировать! Зачем — если не для того, чтобы я уберег от краха Советский Союз?!»
«Ты прав, но лишь отчасти, — заметил на это я. — Кое-что я все же намерен сделать помимо своего задания».
«И что же?»
«Спасти наших родителей и сестру».
«Черт, а я о них до сих пор даже не спросил! — смутился Младший. — Что с ними стало… станет?»
«Отец с мамой погибнут менее чем через год, в 86-м. Случится катастрофа — взорвется Чернобыльская атомная электростанция. Они будут там… А Женьку случайно застрелят бандиты в 1992-м…» — безжалостно поведал я собеседнику трагическую судьбу нашей семьи.
«Вот же черт…»
«Мы с тобой не способны радикально поменять историю, — проговорил я. — Но повлиять на участь родных — в отрыве от остальной страны — это нам может оказаться по силам. Достаточно устроить так, чтобы папа не поехал в апреле в свою проклятую командировку. И чтобы Женька в тот, другой роковой день просто осталась дома. Вот этим мы с тобой и займемся!»
Некоторое время Младший не отвечал.
«А остальные, как ты сказал, миллионы — как же они?» — спросил он наконец.
«Тут мы, очевидно, бессильны», — вздохнул я.
«В самом деле? Или тебе просто удобнее так считать?»
«Нельзя объять необъятное!»
«Но попытаться-то можно!»
«Думаешь, просто так говорят: “Лучше синица в руках, чем журавль в небе!”?! — взорвался я. — Ввяжемся в безнадежную затею не по силам — и там не преуспеем, и, то упустим, где могли бы добиться своего, пусть в малом!»
«Мещанские какие-то рассуждения!»
«Рассуждения взрослого, разумного человека!»
«Однажды уже все просравшего!»
«И, получив второй шанс, решившего спасти хоть что-то, а не начать размахивать шашкой — и просрать снова абсолютно все!»
«Да, здорово тебя жизнь потрепала…» — пробормотал Младший — чуть ли не с ноткой сочувствия.
«С четырнадцати лет я рос без родителей. В охваченной турбулентностью стране, которой не
