Разрешаю любить или все еще будет - Петр Сосновский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет, не хотел! На то были причины. Они больше касались не тебя и Фокова, а моей работы. Правда, мне и сейчас некогда. Я тороплюсь. Вот через неделю, если все будет хорошо, и я переберусь к вам, тогда и поговорим!
— Согласна! — ответила мне Кустина и снова занялась своими делами.
Я разыскал Максима Григорьевича. Мы прошли к нему в кабинет. Там я передал ему информацию для подготовки и подписания новых договоров с фирмами и в заключение сказал:
— Максим Григорьевич готовьте мне кабинет. Я с институтом прощаюсь, ухожу. Было, конечно, много хороших моментов. Как ни как мы с вами отдали ему много лет. Сейчас ситуация совершенно иная. Основная деятельность НИИ не та, что раньше — это получение денег от сдачи помещений в аренду, и от сбора процентов, учрежденных им фирм. Жалко, но науки уже нет.
В тот же день я зашел к Надежде Анатольевне Ватуриновой. Она из-за дефицита на фирме помещений все еще работала на дому. Ей готовили комнату. Необходимо было обшить стены вагонкой, поставить двери и завести мебель.
Я неторопливо открыл дверь, поздоровался. Едва Надежда Анатольевна меня увидела, как лицо ее изменилось. Она меня понимала, как никто другой. Я с нею и с ее сестрами в детстве разорял на болоте гнезда диких пчел. Мы добывали мед. Чтобы не быть искусанными, нам необходимо было действовать слаженно, без слов.
— Я, здесь ни причем! — еще с порога сказала Надежда. — Выясняй это с Наташей. Ты ее близкий друг, не я. — Ватуринова последнее время редко когда обращалась ко мне на «ты». Наверное, в тех случаях, когда мы говорили не о работе. А тут ее словно прорвало. Я еле успокоил женщину.
— Ладно тебе, будет. Я ведь просил подобрать инженера-технолога с задатками исследователя? Ты и подобрала! А то, что это Кустина — другой вопрос.
— Я разговаривала с Евгением Станиславовичем! Думала его привлечь. Но он отказался. Сказал мне, что он нездоров, и предложил Наталью Михайловну. «Юрий Александрович не пожалеет», — вот его слова!
Фоков сам отпустил Кустину. Он ее как бы отдал мне. Ватуринова жила в селе и хорошо знала о моих взаимоотношениях с Евгением Станиславовичем и Натальей Михайловной. Я получил то, что хотел.
Уходил я из НИИ тяжело. Директор института долго упирался, не отпускал, требовал отчета. Я его предоставил.
Он покопался в моих бумагах и сказал:
— Я так и знал. Совместное предприятие разорено. Ни одного нового договора на будущий год. Этого и следовало ожидать!
— Вы правы. Ваш аппарат с нами не работал, когда предприятию нужна была самая элементарная помощь, мне сыпались лишь одни требования. Я ведь не сразу пришел к мысли, уйти из института. В нем я проработал много лет, сделал диссертацию, защитился, стал ученым. Мне он дорог. Но что мне оставалось делать?
Я махнул рукой, повернулся и ушел. Вместе со мной уволилось еще несколько человек.
Мое увольнение состоялось перед самым новым годом.
На новом месте мне не было одиноко. Рядом со мной были свои сельские.
Наталья Михайловна часто попадалась мне на глаза. Она ждала момента, когда я ее вызову, и мы поговорим. Наши встречи были кратковременными. Мы мельком перебрасывались с ней двумя-тремя словами и разбегались. Но это все было не то. Я тянул, хотел собраться с мыслями. Бросая на нее взгляд, я замечал, что она довольно элегантна, с ней кокетничают и любят поговорить. Меня завораживала ее улыбка и светлые кудряшки. Что-то в ней было не так. Я смотрел и не мог понять что. Это странное хихиканье неизвестно откуда взявшееся — привнесенное извне, что оно могло означать? Я не раз задумывался и не мог себе объяснить.
Мужчины к ней тянулись. Она снова была свободна. Она разрешала себя любить.
Домой после работы Наталья Михайловна не торопилась, часто задерживалась. Трудно было понять причины ее задержек. С работой они были мало связаны, так как я не видел результатов. Кустина выполняла все то, что от нее требовалось, не больше.
Однажды я не удержался и спросил у нее:
— Наталья Михайловна, а ты, что же не торопишься домой как все?
— А что мне делать, там, в доме? Дети уже, можно сказать, большие: Женя — учащаяся училища, Лариса в последнем классе. Раньше я их доставала: это можно делать, этого нельзя — теперь они уже пытаются мне указывать. Так что на работе мне лучше, спокойнее. Вот так.
— Ну ладно, — успокоил я Кустину, — не переживай, — и ушел.
Иногда я, если был на машине, подвозил ее до дома и, развернувшись, отправлялся к себе в село.
Наталья Михайловна, сидя рядом часто вспоминала наши детские годы. Тогда мы с ней были неразлучны. Везде всюду вместе. Эти небольшие экскурсии в прошлое радовали не только ее, но и меня. Правда, в них все больше была она и я, Женя отсутствовал. Он, будто ушел на рыбалку и не вернулся. Я не понимал Наталью Михайловну — Нату. Ведь тогда Евгений Станиславович — Женя был нормальным парнем и не лез в петлю, не пытался покончить жизнь самоубийством. Отчего она его не видит, не говорит о нем. Куда он подевался?
Фоков меня волновал. Особенно после разговоров с Кустиной. Я, возвращался домой и звонил ему. Если это случалось поздно, трубку брала Лидия Ивановна.
— Юра, это ты? — спрашивала она, узнавая меня по голосу, — а Женя уже отдыхает. Он рано ложиться.
— Да-да знаю, — отвечал я, — просто мне бывает трудно выбрать время, чтобы с ним не только встретиться, но даже ему позвонить. Я звоню, когда вдруг в душе защемит. Как он там? Что с ним?
Лидия Ивановна рассказывала мне о своем сыне. Я слушал, влезал, протискиваясь между ее фраз, что-то выспрашивал, если была необходимость. С другом встречались мы очень редко. Я был готов, но он не хотел, боялся. У телефона Евгений мог выложиться и не подать вида, что его состояние плохое. А оно, бывало, таким часто. Оттого он и скрывался. В трудные моменты криза Евгений Станиславович сам звонил мне и говорил:
— Юра я дня через два, наверное, лягу в больницу. Ты мне не звони. Я сам… после. Да еще Наташе скажи, — затем он замолкал на какое-то время и после добавлял:
— Она свободна! Я ее не
