Охота. Я и военные преступники - Карла дель Понте

Следователи прокурорской службы годами собирали свидетельские показания и вещественные доказательства преступлений, совершенных в Хорватии и Боснии и Герцеговине. Вскоре после моего назначения в трибунал по бывшей Югославии осенью 1999 года я приказала собрать дополнительные доказательства участия Милошевича в преступлениях, совершенных в Косово, а также его связи с трагическими событиями в Хорватии и Боснии и Герцеговине. Летом 2000 года я собрала юристов и следователей, работавших над делом Милошевича, чтобы узнать, как складывается ситуация. К своему удивлению, я узнала, что следствие достигло значительного прогресса в доказательстве причастности Милошевича и других высокопоставленных военных к преступлениям в Хорватии и Боснии. Самые убедительные доказательства трибунал получил от ряда неизвестных свидетелей, чья беспристрастность была более чем сомнительна, а также из записей радио и телефонных переговоров между сербскими военными и полицией, сделанных боснийскими военными и разведкой во время войны. В то время трибунал не имел ни одного заслуживающего полного доверия свидетеля против Милошевича. Многие из перехваченных переговоров так и оставались неизученными. Тот факт, что следователи трибунала не могли попасть в Сербию, пребывающую под полным контролем Милошевича, мешал нам собирать доказательства его вины. Я это понимала. Но власти в Белграде по-прежнему отказывались предоставить нам документы, расписания встреч и другие доказательства вины диктатора в военных преступлениях. Впрочем, все это не меняло ситуации. Приказы, которые я отдала еще в 1999 году, почти полностью игнорировались. Я всегда считала, что должна ставить цели, а мои подчиненные, в данном случае квалифицированные юристы и в особенности следователи, добивались Их так, как считали нужным и возможным. Может быть, мне следовало проявить большую настойчивость. Может быть, нужно было чаще требовать отчетов. Я не могла смириться с тем, что свидетельств связи Белграда с насилием в Хорватии и Боснии не существует. Сообщения журналистов явно показывали, что Милошевич несет ответственность за преступления в обеих республиках. Эти события требовали расследования, и я была преисполнена решимости довести дело до конца.

Мой заместитель Грэм Блуитт и руководитель следствия Джон Рэлстон не считали дело Милошевича основным. Не помогли даже мои приказы, отданные осенью 1999 года. По их мнению, прокурорская служба не располагала ни временем, ни силами для сбора доказательств против Милошевича, так как его появление в Гааге было маловероятно. Они считали более приоритетными другие дела. Мне пришлось снова приказать им немедленно сосредоточиться на подготовке против Милошевича обвинений в военных преступлениях, совершенных на территории Боснии и Хорватии. Я велела выделить для этого дела следователей, поскольку Милошевич может вот-вот оказаться в наших руках, и мы должны быть к этому готовы. Даже после падения диктаторского режима мне было трудно убедить своих подчиненных сосредоточиться на обвинениях по преступлениям в Боснии и Хорватии. Казалось, меня поддерживают только ближайшие советники. Думаю, что Блуитт, Рэлстон, руководители следственных бригад и другие сотрудники мне не верили. Время шло, и я все больше убеждалась в том, что не могу доверить им исполнение моих инструкций. Мне пришлось пойти на кадровые перестановки и полную реорганизацию работы прокурорской службы.

Вечером 10 октября 2000 года я получила письмо от госсекретаря США Мадлен Олбрайт. «Пожалуйста, — писала она, — продолжайте воздерживаться от публичных обвинений в адрес Милошевича и от требований выдачи его трибуналу». Я снова согласилась. В моем распоряжении еще не было того нового материала, на основании которого можно было бы выдвинуть обвинение в преступлениях, совершенных в Косово. Кроме того, в Белграде никто не поддержал бы идеи об аресте Милошевича. Я полагала, что международное сообщество недолго будет хранить молчание по поводу передачи Милошевича Гаагскому трибуналу. Однако, я заметила признаки смягчения отношения к Сербии после падения диктаторского режима. Днем раньше Евросоюз согласился ослабить экономические санкции против Федеративной Республики Югославия. Об этом было заявлено без упоминания о необходимости ареста Милошевича и других обвиняемых и передачи их в трибунал для справедливого суда. В течение нескольких недель генерал Ратко Младич чувствовал себя в Сербии вполне комфортно. Он даже приезжал в Белград на свадьбу и открыто позировал фотографам.

Госсекретарь Олбрайт особо просила меня воздерживаться от высказываний в адрес Радована Караджича, и у нее были для этого основания. Никогда прежде мы не были так близки к тому, чтобы захватить его. Французское правительство сообщило мне, что Караджич находится в Белграде. США, Великобритания и Франция сумели найти квартиру в сербской столице, где он скрывался. Они даже выследили его жену, Лиляну. В тот же день министр иностранных дел Франции Юбер Ведрин вылетел в Белград, чтобы поздравить Коштуницу с победой над Милошевичем. Визит Ведрина был не просто символом дипломатической вежливости, в то время Франция председательствовала в Евросоюзе. 11 октября Ведрин вернулся в Париж. Я позвонила ему. Он отказался обсуждать возможность ареста Караджича. Возможно, ему еще не сообщили, что французская разведка вычислила Караджича в Белграде. По открытой телефонной линии я не стала обсуждать этот вопрос. Однако мне казалось вполне разумным предположить, что Ведрину отлично известно то, о чем докладывает его разведка. Со своей стороны, французский министр сообщил мне, что Коштуница не считает сотрудничество с трибуналом приоритетным. Главная его цель, как объяснил мне Ведрин, заключается в том, чтобы установить политический контроль над государственными институтами. После этого Коштуница собирается отдать Милошевича под суд за преступления, совершенные в Сербии, и просил Ведрина не поднимать этот вопрос до парламентских выборов, назначенных на декабрь.

Я согласилась с просьбами США и Евросоюза хранить молчание в отношении Милошевича. Но прокурорский инстинкт подсказывал мне, что нужно немедленно и агрессивно требовать того, чтобы Милошевич стал первым главой государства, представшим перед международным трибуналом. Мы вынудили Хорватию выполнить свои обязательства по сотрудничеству с трибуналом согласно условиям Хартии ООН. Мы вынудили Боснию сделать то же самое. Почему же мы не можем принудить Белград действовать? Я не хотела идти на уступки Сербии. Мои советники, Жан-Жак Жорис и Флоренс Хартманн, настаивали на том, чтобы я проявила терпение. «Не кипятись, — говорил Жорис. — Не раскачивай лодку. Используй время для сбора доказательств». Советники предложили мне поставить следственным бригадам срок для завершения сбора доказательств участия Милошевича в преступлениях, совершенных в Хорватии и Боснии и Герцеговине. До этого времени я воздерживалась от установки конкретных сроков, но на сей раз согласилась. В Европе наступала зима. На декабрьских парламентских выборах в Сербии к власти скорее всего должны прийти люди, готовые отказаться от поддержки Милошевича. Я все еще пребывала в иллюзии по поводу того, что Коштуница может сыграть конструктивную роль, а сама со своими ближайшими помощниками готовились к реализации в январе 2001 года новой стратегии.