Светлый град на холме, или Кузнец - Татьяна Иванько
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По приезду в Сонборг ему определили спальню, которую раньше занимал Бьорнхард, который теперь вместе с Сольвейг переехал из терема в большой дом недалеко от терема, я же осталась в своей. Но ночевали мы только вместе. Сигурд никогда не уходил в свою спальню. Так продолжалось до одной памятной ночи, после которой в Свее был введён ещё один, новый закон.
Было уже очень поздно, весь терем укладывался, даже челядные не сновали уже по коридорам. В дверь моей спальни постучали. Я ещё не успела начать раздеваться, а Сигурд уже голый по пояс умывался над широкой лоханью, разбрызгивая воду.
Сигурд разогнулся, вытираясь и глядя на дверь. Я открыла, спальня моя, стало быть, пришли ко мне. Это оказалась Хубава.
— Что случилось?! — спросил Сигурд, опережая меня.
Я же видела необычную бледность и лихорадку в глазах всегда спокойной Хубавы, умеющей владеть собой.
— Простите, конунг, прости, дроттнинг, дело такое… Словом, очень нужно, чтобы Сигню пошла сейчас со мной.
Я обернулась на Сигурда, набросила платок на плечи, и вышла за Хубавой. Я понимала, что только крайняя нужда могла заставить её прийти.
— Ужасно, Сигню, катастрофа! — пугающим шёпотом говорит Хубава.
— Что ты кудахчешь?! — рассердилась я.
— Агнета тяжела. Больше того, задумала преступление!
Меня будто в грудь толкнули. Агнета…
Кто же… Неужели Рауд всё же воспользовался её любовью к себе, а теперь н е хочет жениться… И Агнета… Боги, как же так, как она могла решиться?!
Это страшное преступление и страшно карается. Женщина, будучи не замужем, оказалась беременна, имела право, родив, отдать ребёнка, которого она не могла или не хотела растить сама, в терем конунга, где он вырастал себе среди челядных, всегда сытый и обогретый, а иногда становился воспитанником конунга или дротттнинг, а то и ближним товарищем, выросшего с ним вместе, наследника. Из таких был, между прочим, Гагар.
Но изгнание плода, убийство не рождённого ребёнка наказывали строго — такая женщина становилась публичной, доступной любому за плату. И работала не на себя, а на казну. Ей давался кров и хлеб. Если же она беременела снова, то имела право оставить ребёнка жить с собой. Тогда ей возвращали её права, отпускали из шлюх, и она могла заново построить свою жизнь, уже как мать. А могла продолжить оставаться той, кем ей могло понравиться, опять же, отдав ребёнка в терем.
В Свее малолюдно, много детей умирают, так и не успев никогда повзрослеть, иногда в семье из пятнадцати родившихся детей оставался один-двое, а то и никого, поэтому так строго наказывали за аборты.
И теперь моя Агнета, моя милая маленькая Агнета впала в такое отчаяние, что едва не навлекла на себя такую страшную кару. Кстати, гро за пособничество в абортах могли и казнить. В самом мягком случае: ослепить и изгнать навеки.
— Кто он?! — спросила я, пока мы шли по коридорам к комнате Хубавы.
— Не знаю, она молчит, — поспешая за мной, бормочет Хубава, тряся полным телом.
— Молчит… — рассердилась я. — Как же вы проглядели, как позволили?! Куда смотрели вместе с Ганной?
— Но, Лебедица, не углядишь… Да и такое время было, зима, болели много, мы с Ганной и по всему Сонборгу и по хуторам и по деревням мотались…
— Вот, давно говорю тебе, помощников набирать надо, новых лекарей учить! — досадливо ответила я.
Едва Агнета увидела меня, как бросилась к моим ногам, обливаясь слезами.
— Прости, Свана! — рыдает она, кривя рот, — прости, дроттнинг!
— Да ты что, Агнета?! Какая я тебе дроттнинг сейчас? — я встряхнула её за плечи, намереваясь этим остановить рыдания.
Агнета зарыдала в голос, и я поняла, что надо дать ей выплакаться, а потом уж расскажет всё сама…
Жалость заполнила моё сердце. Если она, моя Агнета, дошла до такого, что должно было произойти с ней, что она переступила через всё, чем мы дорожили и почитали с детства?
Я обняла её, и мы сели на Хубавину кровать с твёрдым тюфяком. Агнетины слёзы мочили мне плечо, горячее её лицо опухло, она плакала долго, пока, наконец, не начала умолкать…
К себе я вернулась под утро, вся во власти сомнений, размышлений. Это дело решить должна я сама, нельзя посвящать Сигурда.
Только самой. Поговорить с мужчинами, потом уже и конунгу можно будет рассказать, если они станут упорствовать… Кто мог подумать, что первым серьёзным делом моим как дроттнинг будет вот это, так близко касающееся меня самой…
А пока я тихонько вошла в спальню, чтобы не разбудить Сигурда. Но он и не думал спать. Подскочил на ложе, едва я вошла. В свете масляных ламп его кожа золотилась, но лицо было бледно, тени легли под скулы и в глазницы, таким я ещё не видела его…
Сказать, что я злился, это ничего не сказать. Вначале я думал, что Сигню поговорит с Хубавой и вот-вот вернётся, не давал себе спать, чтобы не пропустить её возвращения. Но час шёл за часом, водные часы — клепсидра, на столике у Сигню лгать не умели.
Чем дольше я её ждал, тем меньше становилось желание спать. У нас так мало было времени побыть вместе, и она пожертвовала им, чтобы… Мне было уже неважно ради чего, важно, что её не было рядом со мной.
От желания даже днём порой мне хотелось всё бросить и побежать к ней, обнять её, почувствовать в своих руках… Как мне не хватало времени в сутках! С какой тоской я вспоминал озеро Луны и нашу свободу там…
К её возвращению во мне родилось несколько решений относительно устройства нашей внутренней теремной жизни. А ещё понимание, что моя жена независима и свободна настолько, что, прислушиваясь ко мне и соблюдая законы, она, тем не менее, всегда будет поступать, как сочтёт верным для себя. И ничего не поделаешь с этим — дочь конунга. Её воспитали такой, такой она и стала.
А может быть, в этом была её природа? Не знаю. Да это и неважно, я за это тоже люблю её. С той встречи, когда она гордо пренебрегла мной…
И вот она вернулась.
— Расскажешь? — спросил я.
— После, не теперь. Пока нечего сказать.
Он смотрит, не строго, как я решила вначале, нет, он разглядывает меня, силясь понять, что могло
