Часы - Агата Кристи

– Понятно.

– Думаю, мне больше нечего вам сообщить. – Миссис Рэмзи поднялась.

– Наверное, это был трудный выбор, – мягко сказал я. – Мне вас очень жаль.

Почувствовав симпатию в моем голосе, женщина печально улыбнулась:

– Возможно, вы в самом деле меня жалеете~ Я понимаю – на вашей работе волей-неволей приходится действовать людям на нервы, стараясь узнать, что они чувствуют или думают. Конечно, для меня это был тяжелый удар, но худшее уже позади~ Теперь надо решить, что делать, куда идти, оставаться в этом городе или нет~ Я хочу устроиться на работу. Мне приходилось работать секретарем. Может, я начну ходить на курсы повышения квалификации в машинописи и стенографии.

– Только не идите в бюро «Кэвендиш», – предупредил я.

– Почему?

– С девушками, которые там работают, происходят серьезные неприятности.

– Если вы думаете, что я что-то об этом знаю, то вы ошибаетесь.

Пожелав ей удачи, я откланялся. У миссис Рэмзи я не узнал ничего полезного, да я на это и не надеялся. Просто надо же когда-то свести концы с концами~

3

Выйдя за калитку, я едва не столкнулся с миссис Мак-Нотон. Она несла в руке хозяйственную сумку и, казалось, едва держалась на ногах.

– Позвольте вам помочь, – предложил я и взял у нее сумку. Она вцепилась в нее мертвой хваткой, но, вглядевшись в меня, разжала руку.

– А, вы тот самый молодой человек из полиции, – сказала миссис Мак-Нотон. – Я вас сразу не узнала.

Я тащил поклажу до ее дверей, а она, пошатываясь, тащилась за мной. Сумка была необычайно тяжелой. Интересно, чем она набита? Картошкой?

– Не звоните, – предупредила миссис Мак-Нотон. – Дверь не заперта.

Очевидно, на Уилбрэхем-Крезент вообще было не принято запирать двери.

– Ну, как идут ваши дела? – осведомилась миссис Мак-Нотон. – Кажется, он весьма неудачно женился.

Я не понял, о ком идет речь.

– Я имею в виду нашего таинственного незнакомца, – объяснила женщина. – Когда я ходила на дознание, то видела эту миссис Райвл. Выглядит как обыкновенная потаскушка. По-моему, смерть мужа ее не слишком огорчила.

– Миссис Райвл не видела его пятнадцать лет, – заметил я.

– Мы с Энгусом женаты уже двадцать. – Она вздохнула. – Это немалый срок. Энгус совсем помешался на садоводстве, когда бросил университет. Прямо не знаю, что с ним делать~

В это время из-за угла дома появился мистер Мак-Нотон с лопатой в руке:

– А, ты уже вернулась, дорогая. Дай-ка мне сумку.

– Отнесите ее на кухню, – поспешно попросила меня миссис Мак-Нотон, подтолкнув локтем. – Там корнфлекс, яйца и дыня, – сказала она, повернувшись к мужу и весело улыбаясь.

Когда я положил сумку на кухонный стол, в ней что-то звякнуло.

Корнфлекс, как же! Во мне мигом пробудились шпионские инстинкты. В сумке под желатином лежали три бутылки виски.

Теперь я понял, почему миссис Мак-Нотон была так весела и нетвердо держалась на ногах. Возможно, по этой причине ее муж и бросил кафедру.

Очевидно, сегодняшнее утро было предназначено для свиданий с обитателями Уилбрэхем-Крезент. Идя в сторону Олбени-роуд, я встретил мистера Блэнда. Он также пребывал в хорошем настроении и сразу меня узнал.

– Как поживаете? Как ваше преступление? Наконец-то установили личность убитого. Кажется, он скверно обошелся с женой? Между прочим, простите за нескромный вопрос, но вы не из местных?

Я уклончиво ответил, что приехал из Лондона.

– Значит, этим делом заинтересовался Скотленд-Ярд?

– Как вам сказать, – замялся я.

– Понимаю. Не хотите выносить сор из избы. Кстати, вы были на дознании?

Я объяснил, что ездил за границу.

– Я тоже, мой мальчик! – И мистер Блэнд шутливо подмигнул.

– В веселый Париж? – осведомился я, подмигивая в ответ.

– Увы, нет. Ездил на денек в Булонь. – Он подтолкнул меня локтем, как ранее миссис Мак-Нотон. – Поехал без жены – в компании очаровательной блондинки. Прекрасно провел время.

– Неплохое деловое путешествие, – заметил я, и мы оба рассмеялись, как подобает светским волокитам.

Мистер Блэнд направился к дому 61, а я зашагал в сторону Олбени-роуд.

Я был недоволен собой. Как говорил Пуаро, из соседей можно было вытянуть гораздо больше. То, что никто ничего не видел, выглядело просто неестественным. Может быть, Хардкасл задавал неверные вопросы. Но я не мог придумать лучшие. Свернув на Олбени-роуд, я составил в уме перечень вопросов, требующих немедленного разрешения. Выглядел он следующим образом:

1. Мистеру Карри (Каслтону) дали наркотик. Когда?

2. Мистер Карри (Каслтон) был убит. Где?

3. Мистера Карри (Каслтона) перенесли в дом 19. Как?

4. Кто-то должен был что-то видеть. Кто и что?

Я снова свернул налево. Теперь я оказался как раз в том месте Уилбрэхем-Крезент, где проходил девятого сентября. Может быть, зайти к мисс Пебмарш? Позвонить и сказать~ а собственно, что сказать?

Заглянуть к мисс Уотерхаус? Но с ней мне также не о чем говорить.

Тогда к миссис Хемминг? В данном случае вопрос о теме разговора не имеет значения – все равно она не станет слушать собеседника, а будет без умолку трещать сама. Но вдруг в ее болтовне, какой бы бессмысленной она ни была, скользнет нечто важное?

Я шагал по улице, считая номера домов. Может быть, покойный мистер Карри делал то же самое, пока не дошел до дома, куда намеревался нанести визит?

Еще никогда Уилбрэхем-Крезент не выглядела более чопорной. Мне хотелось воскликнуть: «Если бы эти камни могли говорить!» (Это была излюбленная цитата викторианской эпохи.) Но ни кирпичи, ни известка, ни штукатурка не обладают даром речи. Уилбрэхем-Крезент хранила молчание. По-видимому, старомодной, захолустной и довольно обшарпанной улице не нравились путники, которые сами не знают, что ищут.

Уилбрэхем-Крезент была пуста. Лишь иногда попадались мальчишки на велосипедах и женщины с хозяйственными сумками. Дома можно было бальзамировать, как мумии, потому что в них не было заметно никаких признаков жизни. Я понимал причину этого безмолвия. Было около часу дня, а это священное время по английским традициям предназначалось для дневного приема пищи. Только изредка, в окнах без занавесок, я видел одного или двух человек, сидящих за обеденным столом. Либо окна были прикрыты нейлоновыми сетками, сменившими некогда популярные ноттингемские кружева, либо люди вкушали пищу в обставленной по-современному кухне, согласно моде шестидесятых годов.

Мне пришло в голову, что час дня – отличное время для убийства. Интересно, подумал ли об этом и наш убийца? Было ли это частью его плана? Наконец я дошел до дома 19.

Подобно всем умственно отсталым представителям местного населения, я остановился и уставился на него. Вокруг не было ни единого человеческого существа.

«Ни соседей, – уныло подумал я, – ни смышленых наблюдателей».

Внезапно я ощутил резкую боль в плече. Я ошибся. Здесь были соседи, которые могли бы принести пользу, умей они говорить. Тот самый рыжий кот, который сидел на воротах дома 20 девятого сентября, теперь находился на том же месте. Отодвинув когтистую лапу, вцепившуюся мне в плечо, я обратился к неожиданному собеседнику:

– Если бы кошки могли говорить!

Рыжий кот разинул пасть, издав звучное и мелодичное «мяу».

– Я знаю, дружище, что ты можешь говорить не хуже меня, – продолжал я. – Но мы не понимаем языка друг друга. Ты ведь сидел здесь в тот день. Не видел ли ты, как кто-нибудь вошел в этот дом или вышел из него? А может быть, киса, ты вообще все знаешь о происшедшем?

Коту, по-видимому, не понравилось мое фамильярное обращение, так как он повернулся ко мне задом и стал вращать хвостом.

– Простите, ваше величество, – извинился я.

Кот бросил на меня через плечо презрительный взгляд и начал усердно умываться.

«Сосед, нечего сказать!» – с досадой подумал я. Что и говорить, с соседями на Уилбрэхем-Крезент было из рук вон плохо. Нам с Хардкаслом подошли бы старые леди, которые постоянно сплетничали, подслушивали, подглядывали и проводили жизнь в надежде узнать какие-нибудь скандальные новости. Но, к сожалению, старые леди такого сорта вымерли, а оставшиеся в живых наслаждались комфортом в домах для престарелых или годами торчали в больницах, где не хватало коек для настоящих больных, вместо того чтобы сидеть дома под опекой верных слуг или бедных родственников. Да, это серьезная потеря для уголовного розыска.

Я бросил взгляд на другую сторону улицы. Но там не могло идти речи ни о каких соседях. Вместо аккуратного ряда домиков на меня смотрела оттуда серая бетонная стена. Однако эта мрачная громада являла собой человеческий улей, населенный рабочими пчелами, которые улетали на целые дни и лишь вечерами возвращались домой, чтобы искупать малышей или, подкрасившись, выйти на улицу, на сей раз для встреч с молодыми людьми. Глядя на унылое многоквартирное здание, я почти с теплым чувством подумал об увядающей викторианской элегантности Уилбрэхем-Крезент.