Закон души - Николай Воронов

— Милый папа, прости, — прошептала Екатерина Павловна.

— Не нужно… Зачем? — сказал он. А самому было больно за то, что дочь оказалась слабодушной и выбрала себе такого неподходящего мужа.

Заскрежетали сцепления. Глухо звякнули буфера, Хрустнуло под колесами. Быстрыми шагами подошел Перцевой, приподнял шапку. Павел Тихонович бессильно махнул рукой внуку и дочери, скрылся в вагоне. Вслед ему взвился плачущий Сережин крик:

— Дедушка, останься! Дедушка-а-а…

И вскоре огоньки последнего вагона, похожие на красные угли, затерялись в рое разноцветных огней.

1954 г.

КАССИРША

Рассказ

Отстучали, оттопали по коридору барака ботинки, сапоги и валенки девчат, спешивших на работу. Посинели оледенелые стекла окна, пропуская в комнату, где жила Сима, прозрачную дымку рассвета. Потускнели цифры будильника, тлеющие в темноте зеленым светом.

Вставать с теплой постели Симе не хотелось. Комнатку выстудило за ночь — на оконной раме белели обметанные инеем шпингалеты. Глядя на минутную стрелку будильника, Сима подумала о том, как больно и горько, что время течет с прежней неумолимой быстротой. Через неделю ей исполнится двадцать шесть, молодость проходит, а жизнь все еще не устроена… Сима вздохнула, рывком отбросила одеяло и ступила босыми ногами на холодный половичок.

С полотенцем на плече она вышла в коридор. Пол в умывальне был уже подтерт, и уборщица тетя Лиза развешивала возле печки мокрые тряпки.

— Доброе утро, — ласково сказала Сима.

— Кому доброе, а кому злое! — Тетя Лиза швырнула чистую тряпку на пол. — Опять нальют, чтоб вас нелегкая взяла! Они вылеживаются, а я убирай.

— Хватит вам, тетя Лиза. Набрызгаю, сама подотру. Долго ли?

— Так я и доверила тебе мой инвентарь! — выпалила уборщица таким тоном, будто ее тряпки были сделаны, по меньшей мере, из бархата.

— Тогда убирайте сами, — сказала Сима и стала умываться, стараясь не накапать на пол. — Мне чуть свет не к чему вставать: поздно вечером работу кончаю.

Сима не обиделась на уборщицу. Она привыкла прощать ей многое — ведь тетя Лиза вертится день-деньской словно заведенная: моет полы, убирает в комнатах, стирает, штопает, готовит пищу своим детям (их у нее четверо, она называет их «моя орава») и вдобавок до полуночи вяжет для приработка шали и скатерти.

— В других бараках люди снегом умываются, — ворчала тетя Лиза, — а в моем такие барыни поселились: ключевую водичку им подавай.

— Рукомойники там замерзли и полопались, вот и умываются снегом, — спокойно разъяснила Сима, намыливая щеки.

— А у меня и не замерзнет, черт оцинкованный!

— Как ему замерзнуть: вечером вы воду из него спускаете, по утрам заливаете кипятком, — сказала Сима, вытираясь полотенцем.

— В других бараках люди как люди, а тут за каждым шагом подглядывают. Лишнее ведро кипятку не дадут взять, — не на шутку рассердилась уборщица.

Сима снисходительно пожала плечами и молча ушла в свою комнатку.

Причесываясь, она долго смотрела в зеркало и самой себе не понравилась: лицо какое-то серое, глаза блеклые, без блеска, то ли от переутомления — в последние дни приходилось много работать в бухгалтерии над годовым отчетом, — то ли оттого, что первая молодость уже прошла.

Сима разогрела на примусе вчерашние котлеты. Ела без аппетита, просто потому, что принято каждое утро завтракать. Да и день предстоял нелегкий: надо было ехать в управление строительства за деньгами, а потом выдавать их.

Она потеплее оделась, завернула в газету рюкзак, куда обычно складывала получаемые у главного кассира деньги.

На крыльце барака встретилась с тетей Лизой.

— Получку нынче будешь выдавать? — поинтересовалась уборщица и поджала губы, показывая, что стычки у умывальника еще не позабыла, а спрашивает потому, что вопрос этот служебный и личные их отношения тут ни при чем.

— Привезу, так буду выплачивать.

— Действуй, — разрешила тетя Лиза. — Девчата уж три дня на хлебе да картошке постятся. Молодое дело, легкомысленное. Бросаются деньгами. Где пирожное, где шелк, а где и в брюхе щелк. Да иначе и трудно жить: каждому хочется лакомством побаловаться и красивую одежду поносить. — Помолчала и добавила: — Хорошая у тебя специальность: радость людям приносишь, не то что я…

Хлопьями падал снег. Он был лохматый, липкий, тяжелый. Сима любила снегопад, но сегодняшний не порадовал ее: мог замести дорогу в управление строительства, которое помещалось на другом берегу реки.

Сима пришла в участковую бухгалтерию за четверть часа до работы, но все сотрудники были уже на местах. Старший бухгалтер Сидор Ильич в ответ на приветствие молча наклонил голову и ожесточенней прежнего застучал на счетах. Практикантка Катя шепнула Симе:

— Полтора рубля никак не может найти. Злой, как демон! Все-таки крохобор он. Доплатил бы из своего кармана, и можно отчет закруглять. Если жалко, могла бы и я заплатить, все бы люди не мучились, да и сам…

— А документация? — спросила Сима, посмеиваясь в глубине души над наивностью практикантки.

— Какие-нибудь полтора рубля! Можно где-нибудь и подправить…

— Интересно вас на курсах учат, — сказала Сима.

Катя огорченно вздохнула: она хотела дружить с кассиршей, но никак не могла приноровиться к ней.

Сима позвонила в гараж и в ожидании машины присела, не раздеваясь, в своем отгороженном уголке возле несгораемой кассы. От нечего делать принялась рассматривать дощатые, плохо оштукатуренные стены бухгалтерии. Подумалось: когда строительство гидростанции закончится, неказистое строение левобережной конторы снесут и на этом месте воздвигнут красивый многоэтажный дом или разобьют парк с фонтанами. И никто из жителей нового города не будет знать, что здесь когда-то находилась захудалая бухгалтерия. Будут вспоминать инженеров-проектировщиков, прорабов, знаменитых экскаваторщиков, бульдозеристов и бетонщиков, а кассиров и счетоводов никто не помянет добрым словом.

«Вот тебе и хорошая профессия, — подумала она, припомнив слова уборщицы. — Обслуживающий персонал мы, и только. Вроде той же тети Лизы».

Отдохнувшие за ночь сотрудники бухгалтерии дружно скрипели перьями, щелкали на счетах. Потому, наверно, что Сима сидела без дела, ей показалось вдруг не таким уж важным все то, чем были заняты товарищи по работе. Глядя на юное румяное лицо Кати, она подумала: «Может, практикантка и права? Так ли уж на самом деле важно найти полтора рубля, которые мешают закончить годовой отчет?»

В комнату вошел шофер Кожуркин — самый осторожный и тихоходный водитель на всем левобережном участке. Про него говорили: «Этот не растрясет».

Сима запахнула пальто, сунула сверток с рюкзаком под мышку. На ходу надевая варежки, подумала: сейчас Сидор Ильич, как обычно, скажет, чтобы она была осмотрительней с деньгами. И ей стало скучно.

Но старший бухгалтер все так же сухо и четко звенел на счетах и, казалось, не замечал ничего вокруг себя.

Сима невольно замедлила шаг, около двери даже оглянулась, удивленная этим. И тогда Сидор Ильич сказал, не поднимая головы:

— Серафима Ивановна, поаккуратней с деньгами…

Симе едва исполнилось восемнадцать лет, когда она вышла замуж (сестра Ольга говорила: выскочила). Муж, Леня Гонцов, был ниже ее ростом, и Сима покупала туфли на низком каблуке, чтобы не страдало его мужское самолюбие.

Леня носил косую челку, скрывая шрам в правой половине лба, куда в детстве ударил острым копытцем стригунок. Выходя на улицу, он частенько надевал очки, хотя зрение у него было отличное: ему казалось, что очки придают солидный и внушительный вид. Сима ласково подсмеивалась над ним:

— Лень, а Лень, в очках ты на академика смахиваешь.

— Серьезно?

— У кого хочешь спроси: вылитый академик.

— Смотри-ка! Не думал. Академик? Хорошо! — радовался Леня, даже не подозревая, что она шутит: он был на удивление доверчивым.

Сима целовала мужа в ямочку на подбородке и говорила, прижав ладони к его щекам:

— Чудной ты у меня, некрасивый, маленький, а дороже всех на свете. Всех-всех!

Они жили в узкой комнате, оклеенной синими пузырящимися обоями. В одном углу стоял березовый комод, в другом — этажерка с книгами, к окну был приткнут маленький письменный стол, за которым Сима писала письма школьным подругам, уехавшим учиться в институты. И комод, и этажерку, и письменный стол украшали вышивки и выточенные из бронзы пепельницы, кубики, шахматные фигуры. Над кроватью висела мандолина. Леня бережно снимал ее с гвоздика, вытряхивал красный, сердечком, медиатор, начинал играть. Сима присаживалась рядом, склоняла голову на его плечо. Она слушала, полузакрыв глаза, и ей казалось, что они с Леней будут всегда молоды и счастливы.