Народная монархия - Иван Лукьянович Солоневич

– и в голове которого образовался «круг понятий, несоответствующий ни иностранной, ни русской действительности» – то есть никакой действительности в мире. Позже я попытаюсь доказать, что и сам Ключевский действовал по заветам своего же дворянина.

История Западной Европы принципиально не похожа на историю России. В этой истории был ряд явлений, каких у нас или не было вовсе или которые появились, так сказать, в эмбриональном виде – и исчезли. История Европы разыгрывалась на территории, которая – исторически так еще недавно – была объединена и организована Римской Империей. Бессильная мечта об этой империи маячила в завоеваниях Карла Великого, Габсбургов, Ватикана, Наполеона и Гитлера – сегодня она опять подымается в виде проекта «Соединенных Штатов Европы». Наталкиваясь на специфическую для Европы узость интересов, патриотизмов, карьеризмов и прочего, – эта мечта неизменно тонула в крови. Та психология, которая руководится принципом «человек человеку – волк» и которая создала европейский феодализм, поставила на пути всяческого объединения совершенно непреодолимые препятствия – как во времена Карла Великого, так и во времена Гитлера. Каждое слагаемое проектируемого единства ставило выше всего свои интересы, и каждый объединитель – тоже свои. 1200 лет тому назад Карл Великий точно так же резал саксов, как Гитлер поляков, и грабил Бургундию так же, как Гитлер грабил Норвегию. Территория Европы от Вислы до Гибралтара пропитана ненавистью, как губка. Это было тысячу лет тому назад, и это никак не улучшилось после Второй мировой войны.

На территории Западной Европы разыгрались великие драмы инквизиции и религиозных войн, борьбы протестантизма с католичеством, стройки империй, которые жили десятки – редко сотни – лет, которые были основаны на том же грабеже и которые лопались, как мыльные пузыри: испанская, португальская, французская, германская – и теперь английская. В первой рукописи этой книги – в начале сороковых годов – я пророчествовал о распаде британской империи, сейчас и пророчествовать не стоит. Лопнула Наполеоновская Империя, и ее республиканский – четвертый – вариант тоже доживает свои последние годы. Европейские «империи» – кончились. Может быть, бронированный кнут и валютный пряник Северо-Американских Соединенных Штатов создадут Западноевропейские Соединенные Штаты. Но, может быть, не создадут даже и они.

Российская государственность выросла на почве, не обремененной никакой мечтой. Она развивалась органически. Она не знала ни инквизиции, ни религиозных войн. Наш «раскол» был только очень слабым повторением борьбы протестантизма с католичеством, и то, что допустила «Никоновская церковь» по адресу староверия, не может идти ни в какое сравнение с Варфоломеевской ночью или с подвигами испанцев в Нидерландах. И самое важное: Россия – до Петра Первого – не знала крепостного права.

Внешняя история России есть процесс непрерывного расширения – от сказочных времен Олега до каторжных дней Сталина. Был короткий промежуток распада – приведший к татарской неволе, но и при царях и без царей, при революциях и без революций страна оставалась единой. Был найден детски простой секрет сожительства полутораста народов и племен под единой государственной крышей, был найден – после Петра утерянный – секрет социальной справедливости. Но и он был утерян только верхами народа. Сейчас, как это было в 1814 году, – с очень серьезной поправкой на русскую революцию Великая Восточная Империя нависает над несколькими десятками раздробленных феодов гибнущей Европы. Исторические пути были разными. Но разною была и историческая терминология.

Сейчас мы можем сказать, что государственное строительство Европы – несмотря на все ее технические достижения – было неудачным строительством. И мы можем сказать, что государственное строительство России, несмотря на сегодняшнюю революцию, было удачным строительством. Наша гуманитарная наука должна была бы изучать европейскую историю с целью показать нам: как именно не надо строить государственность. И русскую – или римскую, или британскую историю – с целью показать, как надо строить государственность. Но наша гуманитарная наука с упорством истинного маньяка все пыталась пихнуть нас на европейские пути. Наша схоластика питалась европейскими терминами, которые у себя дома обозначали неизвестно что. Наши ученые точно следовали примеру ключевского дворянина, и в их умах и сочинениях фигурировали термины, которые не обозначали вообще ничего, которые не «соответствовали ни европейским, ни русским явлениям», то есть которые не соответствовали ни чему в реальном мире – которые были хуже, чем просто вздором: они были призрачными верстовыми столбами, которые бесы схоластики понатыкали на всех наших путях:

«Вот, верстою небывалой

Он мелькнул передо мной,

Вот сверкнул он искрой малой

И проплыл во тьме ночной».

По этим «верстам небывалым» пошли «Бесы» Достоевского. И пришли бесы Сталина. Верстовые столбы, и путеводные звезды, и всякое такое прочее, вели нас в яму. В каковой яме мы и сидим сейчас. Этой ямой мы обязаны, если не исключительно, то преимущественно всей сумме наших общественных наук.

Та методика общественных наук, которая родилась на Западе, была и там «богословской схоластикой и больше ничем». Она выработала ряд понятий и терминов, в сущности мало отвечавших и европейской действительности. Наши историки и прочие кое-как, с грехом пополам, перевели все это на русский язык – и получились совершеннейшие сапоги всмятку. Русскую кое-как читающую публику столетия подряд натаскивали на ненависть к явлениям, которых у нас вовсе не было и к борьбе за идеалы, с которыми нам вовсе нечего было делать. Был издан ряд «путеводителей в невыразимо прекрасное будущее», в котором всякий реальный ухаб был прикрыт идеалом и всякий призрачный идеал был объявлен путеводной звездой. Одними и теми же словами были названы совершенно различные явления. Было названо «прогрессом» то, что на практике было совершеннейшей реакцией – например, реформы Петра, и было названо «реакцией» то, что гарантировало нам реальный прогресс – например, монархия. Была «научно» установлена полная несовместимость «монархии» с «самоуправлением», «абсолютизма» с «политической активностью масс», «самодержавия» со «свободой» религии с демократией и прочее и прочее – до бесконечности полных собраний сочинений. Говоря несколько схематично, русскую научно почитывавшую публику науськивали на «врагов народа», которые на практике были его единственными друзьями, и волокли на приветственные манифестации по адресу друзей, которые оказались работниками ВЧК – ОГПУ – НКВД. А также и работниками гестапо.

Русская гуманитарная наука оказалась аптекой, где все наклейки были перепутаны. И наши ученые аптекари снабжали нас микстурами, в которых вместо аспирина оказался стрихнин. Термин есть этикетка над явлением. Если этикетки перепутаны – то перепутаница в понимании является совершеннейшей неизбежностью. Русская «наука» брала очень неясные европейские этикетки, безграмотно переводила их на смесь французского с нижегородским – и получался «круг понятий, не соответствовавших