999. Имя зверя - Стивен Кинг

— Гант… то есть, Даг… ты откуда звонишь?

— Из Санта-Аны. Я прямо сейчас сажусь на автобус и еду в больницу. Мне только надо переодеться. И еще я попробую все-таки причесаться нормально.

— Ты в Санта-Ане?! Какой у тебя там номер? Я сейчас перезвоню.

Я испугался и запаниковал. И назвал ей первый же номер, который пришел мне на ум, — мой собственный старый номер в Санта-Ане.

— Но я не хотел отнимать у тебя время, — пробормотал я. — Я просто хотел сказать…

— Но это же наш старый номер, — оборвала меня сестра. — Как могло получиться, что ты звонишь с нашего старого номера?!

— Он… его оставили в том же доме. — Если бы я еще мог потеть, я бы точно вспотел. — И те люди, которые теперь здесь живут… они разрешили мне позвонить. — Ложь давалась мне без труда. Я даже зачем-то добавил: — По-моему, я им понравился. Они меня сандвичами накормили.

— Ну еще бы! Ладно, не отходи от телефона.

Она бросила трубку. Я знал, что сейчас будет гонка — кто быстрее наберет наш старый номер. Наверное, у нее тоже был аппарат с вертящимся диском, потому что я, кажется, все-таки успел первым. В трубке раздались длинные гудки. Один, второй, третий. После четвертого я уже не сомневался, что наш старый номер все-таки снова работает. Потому что, если бы он не работал, после третьего гудка я бы услышал записанный электронный голос с уведомлением об отключении. Ну давай же, давай, шептал я одними губами. Я очень надеялся, что человек, который поднимет трубку на том конце линии, дослушает меня до конца и сделает то, о чем я его попрошу.

Наконец трубку взяли, и запыхавшийся голос выдохнул мне в ухо:

— Я слушаю.

Конечно, я сразу узнал этот голос, и у меня в горле встал ком.

— Я слушаю, — повторил он слегка раздраженно. — У вас что, там снова короткое замыкание?

Да, подумал я.

Это старое нефтехранилище в Сан-Педро закрылось уже много лет назад, но когда-то там стоял переключатель набора номера, который автоматически связывал базу с головной конторой, когда топливо подходило к концу. Потом всю систему вырубили, но где-то, видимо, произошло короткое замыкание, и резкий скачок напряжения в сети снова включил автоматический набор номера. Но к тому времени бывший «пожарный» номер уже передали нам. Я так думаю, что на этом заброшенном нефтехранилище топлива нету давно, но система автоматического контроля сбоит и замечает это лишь время от времени. Конечно, нас раздражало, когда телефон начинал трезвонить совсем не по делу. Но исправить это мы были не в силах.

— Гантер! — у меня даже зубы свело, когда я произнес это имя. — Господи Боже… это… Даг Орни, мы с тобой в школе учились. Ты ведь меня помнишь?

— Даг? — проговорил полупьяный мужчина, что называется, средних лет, на том конце линии. Он был явно сбит с толку. И наверное, думал, что у меня с голосом что-то не то. Может быть, даже рак горла. — Орни? Конечно, помню! Ты где сейчас? В городе?..

— Нету времени на разговоры, — выдавил я, изо всех сил стараясь не кашлять. А что если Даг Орни, настоящий Даг Орни, и вправду был бы в городе? Что бы тогда стал делать этот несчастный неудачник? Пригласил бы пообедать вместе и вспомнить былые денечки? — Я не хотел бы… — Тебя останавливать, но этого я вслух не сказал. Спасать тебя, черт побери. Но и этого я не сказал. А сказал я совсем другое: —…ломать твои планы. — У меня жутко слезились глаза. Даже в сумрачной кухне. — Слушай, сейчас тебе позвонит одна женщина. Ты ее не знаешь, — проговорил я с нажимом. Мне совсем не хотелось, чтобы он пусть даже на пару секунд задумался о том, что может знать эту женщину. — Скажи ей, что я был у тебя, но уже ушел. Буквально минуту назад ушел, хорошо?

— Какая женщина…

Я бросил трубку. Сейчас узнаешь, подумал я.

Сегодня на заднем дворе появилось дядюшкино пиво — две упаковки холодного пива, прямо из холодильника в грузовичке. Розы по-прежнему свежие. Я смотрел на обрезанные стебли и пытался уразуметь, что мама срезала эти цветы всего пару часов назад. Конечно, по времени розового куста. Может быть, эти смазанные пятна белесой пыли на боках некоторых бутонов, остались после прикосновения ее рук. Мы с дядей сидели прямо на земле — на пыльной подъездной дорожке — под жарким полуденным солнцем. Нас обоих пробило на слезы и сантименты. Мы пили холодный «Будвайзер», банку за банкой. Пили за тех, кого любим и кого нет сейчас с нами. Хотя в доме, весьма вероятно, уже не было никого. А двое детишек давно покинули наш запущенный двор.

Я закопал в землю косточку авокадо. В том самом месте, где на фотографии было дерево — если это и вправду была фотография именно этого дома. Пройдет время, и здесь вырастет дерево. И быть может, однажды под этим деревом появится забавный керамический утенок — заглянет по пути из Диснейленда и «Китайского театра Граумана»,[16] по пути в тот дом, где нам с сестрой по-прежнему по семь лет. Я думаю составить ему компанию. Если он меня примет.

Джо P. Лансдейл

Лето бешеного пса

Новости, в отличие от слухов, не путешествовали так, как сейчас. Тогда. Без радио или газет. В Восточном Техасе. Тогда было по-другому. Что произошло в другой стране, часто там и оставалось.

Мировые новости — это было только вот то, что важно для всех нас. Нам не надо было знать ужасов, которые не касались нас, в Билджуотере, штат Орегон, или даже за границей штата в Эль-Пасо, или в северную сторону в забытом богом Амарилло.

Все, что нам теперь нужно знать, — яркие детали какого-нибудь убийства, из-за которого оно ужасно, а иначе это медленные еженедельные новости. И так повсюду, даже если убили какого-нибудь продавца бакалейной лавки в штате Мэн, который нас ни сном ни духом не касается.

Тогда, в тридцатые, в далеких странах могло случиться убийство, и вы о нем даже не узнали бы, если только оно вас не касается, потому что, как я уже сказал, новости путешествовали тогда медленнее и полиция старалась сама справиться.

С другой стороны, бывали времена, когда было бы лучше, если бы плохие новости расходились быстрее — или вообще расходились. Знай мы в те времена кое-что, быть может, некоторых ужасных переживаний, выпавших на долю моей семьи, удалось бы избежать.

Но что было, то было, и даже теперь, когда мне за восемьдесят, я, валяясь здесь в доме престарелых, в комнате, пропитанной запахом моего разлагающегося тела, ожидая, когда дадут еду, протертую и безвкусную, или еще чего-нибудь ожидая, со штырем в бедренной кости, а по телевизору какое-нибудь ток-шоу, набитое идиотами, я вспоминаю те времена, почти восемьдесят лет назад, и воспоминания так же свежи, как тогда.

Все это случилось в тридцать первом — тридцать втором году.

Я полагаю, что тогда были люди с деньгами, но мы в их число не входили. Была Великая Депрессия, и даже будь мы из тех, что с деньгами, покупать было бы мало что, если не считать поросят, цыплят, овощей и штапеля, а поскольку первые три продукта мы выращивали, нам оставался бы только штапель.

Папа малость фермерствовал, держал парикмахерскую, где работал почти все дни, кроме субботы и воскресенья, а еще был городским констеблем.

Мы жили в лесной глуши возле реки Сабин в трехкомнатном белом доме, который отец построил, когда нас еще не было. Крыша текла, электричества не было, дровяная печка дымила, амбар был сбит из досточек, а вокруг было полно змей.

Мы пользовались керосиновыми лампами, воду таскали из колодца, а свой стол обогащали охотой и рыбалкой. У нас было четыре акра сведенного леса и еще двадцать пять акров строевого леса и сосны. Фермерствовать и очищать наши четыре акра нам помогал мул по кличке Салли Редбэк. Была у нас машина, но папа ею пользовался только по своим констебльским делам и для воскресных поездок в церковь. Остальное время мы ходили пешком, или мы с сестрой ездили верхом на Салли Редбэк.

Принадлежащий нам лес и сотни акров его вокруг нашей земли кишели дичью, мошкой и клещами. В те времена в Восточном Техасе еще не весь строевой лес повырубили, и не все участки леса кому-нибудь принадлежали. Были еще мощные деревья, и много, были глухие места в лесу и вдоль реки, куда забредали только звери.

Там водились дикие кабаны, кролики, еноты, опоссумы, броненосцы, всех видов птицы и полчища змей. Иногда можно было заметить этих чертовых водяных щитомордников, плывущих косяком по реке, и злобные морды покачиваются, как наросты на бревнах. Горе тому несчастному, кто попадет между ними, и благослови господь сердце того дурака, который верит, что если пронырнуть под ними, то ничего не будет, потому что щитомордники не могут кусаться под водой. Они не только могли, но и кусались.

И олени тоже в лесах бродили. Может, меньше, чем сейчас, когда их выращивают, как посевы, и собирают жатву на трехдневной пьянке у водопоя с помощью снайперских винтовок. Олени, которых кормят кукурузой и приучают ласкаться, как собачек, так что по ним стреляют, как в тире, и еще считают себя охотниками. Им дороже выходит застрелить оленя, привезти его труп и повесить голову на стену, чем сходить в магазин и купить столько же по весу бифштекса. Еще они любят после убоя вымазать лицо кровью и так сфотографироваться, будто считают себя воинами после этого.