Любовница вулкана - Сьюзен Зонтаг

Герцогиня предложила тысячу шестьсот фунтов. Кавалер держался твердо.

При дворе он почти не бывал, давно оставив надежды на новое назначение в Мадрид, Вену или Париж. Без Катерины он чувствовал себя совсем старым. Он закончил позировать для портрета. Решил, что пора возвращаться. Сообщил об этом знакомым.

Тысяча восемьсот, — сердито сказала герцогиня. Согласен. Он сделал кое-какие приобретения, в том числе купил картину Ромни, изображавшую подругу Чарльза в виде вакханки, чтобы увезти ее с собой в Неаполь.

Вернувшись, он приступил к выполнению обычных обязанностей — накопилось много дел, и нужно было показать, что у него все хорошо: придумывать себе занятия он был мастер. Кроме того, он понял, что с апатией надо бороться, бороться с помощью новых начинаний. Он разработал проект по созданию пятидесяти-акрового английского парка вокруг дворца в Казерте. На разбивку парка должно было уйти несколько лет. Он по-прежнему коллекционировал, каталогизировал, взбирался на гору. Научился ловко увозить ценные вещицы с раскопок в Помпеях и Геркулануме из-под носа королевских археологов. В этой стране можно все — если знаешь, кому заплатить.

Среди знакомых Кавалера нашлись вдовые англичанки — приятные, любящие живопись, — которые неявно предлагали скрасить его одиночество. Одна сделала это еще в Лондоне, в день его отъезда, а вторая в Риме, где он на обратном пути остановился, главным образом для того, чтобы переговорить с мистером Байресом, агентом по продаже картин. Дама из Рима чем-то понравилась Кавалеру. Она была богата, отличалась отменным здоровьем и умела хорошо играть на арфе. Он не без удовольствия поведал Чарльзу о достоинствах милой леди, зная, как разнервничается любимый племянник, давно считающий себя наследником бездетного дядюшки. Впрочем, учитывая возраст дамы, рождение детей исключалось. Тем не менее, будучи на целых десять лет моложе Кавалера, она имела все шансы его пережить. Но он вскоре оставил мысль о браке. Даже эта женщина, при всей выдержанности и замкнутости, представляла собой угрозу устоявшимся привычкам. К ней потребуется приспосабливаться. А Кавалер более всего нуждался в покое. Смолоду он хотел остаться холостяком… а закончит свои дни вдовцом.

Сознательно он меньше всего желал перемен. Сейчас ему хорошо, насколько позволяют обстоятельства, и лучше стать уже не может. Но все же известный жар томил чресла. Внутренний пыл пока не угас. Фантазий было не остановить. Поэтому сегодня он — почти против воли — дал разрешение на ее приезд. Разрешил ей, наивной, невинной девочке, — а она была невинна, вопреки всему своему опыту, — приехать сюда с матерью. Чарльз имел виды на богатую наследницу (что еще оставалось делать второму сыну лорда?) и вынужден был внять голосу рассудка. Ему больше нельзя безудержно предаваться страстям. Придется проявить жестокость. Однако, решив избавиться от девушки, он не находил в себе смелости заявить ей об этом открыто. И потом ему вдруг пришло в голову, что ее общество обрадует овдовевшего дядю. Дядя, наследующий любовницу племянника? Кавалер отдавал себе отчет в том, что Чарльз не только сбрасывает ношу с плеч, не только благодетельствует дяде: племянник рассчитывает на корню пресечь возможность появления у дяди новой жены. Иначе он рискует остаться без наследства. А если дядя привяжется к девушке (жениться на которой, разумеется, невозможно), тогда Чарльзу беспокоиться не о чем. Хитрюга Чарльз.

Она и ее мать выехали из Лондона в марте в сопровождении друга Кавалера, пожилого художника-шотландца, возвращавшегося в Рим и согласившегося взять женщин под свое покровительство. Встретить их в Риме и привезти в Неаполь был откомандирован Валерио. Кавалер читал за завтраком, когда до него донесся звук открываемых ворот. Он подошел к окну и увидел въезжающий во двор фаэтон, навстречу которому спешили лакеи и пажи. Валерио сошел со своего места рядом с кучером и подал руку молодой девушке, легко спустившейся на землю. Затем он помог сойти полной пожилой женщине. Дамы направились через двор к красной мраморной лестнице с правой стороны дома. Несколько служанок протянули руки, почтительно касаясь пыльного желтого платья девушки, и она, улыбаясь, остановилась на секунду, встречая ответным прикосновением тянущиеся к ней руки, наслаждаясь впечатлением, которое производит. Кавалер особенно отметил шляпу, большую голубую шляпу, плывущую в море света по мощеному двору.

Внезапно он вспомнил Джека и остро ощутил тоску по нему. Он вернулся к столу. Ничего, подождет. Книготорговец, кстати, тоже ждет. Кавалер допил какао и направился в малую гостиную, куда приказал проводить девушку и ее мать.

Гаспаро открыл перед ним дверь, и он с порога сразу увидел их. Они сидели в углу и шептались. Старшая женщина первой заметила его и поспешно встала. Девушка, прежде чем подняться, повернулась назад, чтобы отложить на сиденье шляпу, которую до этого держала на коленях. В этом contrapposto[10] ее тела и в повороте обратно было нечто такое, отчего Кавалер испытал настоящее физическое потрясение. Сердце ухнуло куда-то вниз — он не ожидал, забыл, что она настолько красива. Обворожительно красива. Он должен был помнить о ее красоте, ведь вот уже год, как картина Ромни, где она изображена в виде вакханки, висит в приемной его кабинета, он видит ее каждый день. Только в жизни она намного прекраснее.

Глубоко и радостно вздохнув, он пересек комнату и ответил на робкий реверанс девушки и неловкий наскок ее матери, тоже, видимо, мыслившийся как реверанс. Кавалер приказал Стефано показать миссис Кэдоган две отдаленные комнаты во втором этаже, где он решил разместить гостей. Девушка импульсивно припала губами к его щеке. Он отшатнулся, будто его оцарапали.

Вы, должно быть, утомлены длительным путешествием, — обратился он к ней.

Что вы, я счастлива, — ответила девушка. — Сегодня мой день рождения, — сообщила она тут же, — А город так красив. — Она взяла его за руку — руку словно обожгло — и вывела на террасу. Купающийся в солнечном свете город и правда был красив. Кавалер вдруг снова увидел его красоту: эти теснящиеся, спускающиеся вниз красные крыши, цветущие сады, тутовые и лимонные деревья, башни кактусов, стройные колонны пальм.

А это, дядюшка? — воскликнула она, показывая на гору и пламенеющий плюмаж. — Неужели скоро будет извержение?

Ты боишься? — спросил он.

Господи, да нет же, я хочу его увидеть! — вскричала девушка, — Я хочу видеть все-все! Здесь так… чудесно, — сказала она, улыбаясь, довольная, что вспомнила такое великосветское слово.