Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман - Марлена де Блази

— Ты уверен, что хочешь другую квартиру?

— Уверен. Абсолютно уверен.

— А ты подумал где? — настаивала я.

— Еще не определился.

— Давай посмотрим квартиры, которые нам по карману, надеюсь, мы найдем что-нибудь по душе. Возможно, Каннареджо или Кастелло, как тебе? — спросила я, хотя мне все уже абсолютно ясно.

— Помнишь, я говорил тебе, что если мы продадим нашу квартиру, я хотел бы уехать из Венеции?

— Конечно, помню. Но Венеция полна разнообразия! Хочешь, мы найдем дом с маленьким садиком, так что ты сможешь разводить розы, и у нас будут большие окна, где много света и дивный вид, вместо того чтобы наблюдать грязную посуду из ресторана Альбани и слушать куплеты, доносящиеся с набережной, и мы сможем гулять где угодно, а не мокнуть полжизни на переправах.

Я выпалила все это очень быстро, и моя речь предупреждает его ответы, потому что я знаю заранее, что он скажет дальше.

— Я покидаю банк.

Это хуже, чем я ожидала. Или лучше? Нет, хуже.

— Не знаю, сколько у нас еще времени до того, как один из нас умрет или тяжело заболеет, но я хочу провести это время с тобой. Хочу быть там, где ты. Я точно не хочу провести иначе даже десять, двенадцать или пятнадцать лет, если они будут мне даны. — Он какой-то тихий сегодня.

— Что ты намерен делать? — спросила я.

— Что-нибудь вместе. Что-то, в чем я разбираюсь.

— Ты не хочешь перейти в другой банк?

— Другой банк? Смысл? Я не вижу иной дороги в жизни. Что изменит смена банка? Один банк точно похож на другой. Я хочу быть с тобой. Я не покину банк завтра. Я подожду, пока мы приведем в порядок наши дела, чтобы стать независимыми материально. Но, пожалуйста, пойми меня, когда я говорю, что готов оставить банк, значит, я вправду готов.

— Но разве продажа дома — последнее, что мы сделаем? Я имею в виду, если мы продадим дом, что мы будем делать дальше? — поинтересовалась я.

— Потребуются годы, чтобы продать квартиру. Гамбара говорит, что рынок растет очень медленно. Ты знаешь, здесь все движется piano, — он будто утешал меня.

Все, кроме меня, думала я. Мое зрение слабеет, мое сердце слишком сильно бьется. Мне хотелось назад в квартиру, назад в Сент-Луис. Я даже подумываю вернуться в Калифорнию. Разве я действительно приехала сюда? Разве Венеция — мой дом?

— Почему ты хочешь уехать из Венеции? — прошептала я.

— Меньше всего я хочу покидать Венецию, но более всего я хочу уехать куда-нибудь еще. Венеция всегда будет частью нас самих. Но наша жизнь не должна зависеть от места жизни. Или дом от места работы. Я понимаю, что тебя заботит. Мне всегда нравилась твоя идея не бояться начинать с чистого листа, но сейчас я растерян, — ответил мой муж.

Фернандо в действительности никогда не переезжал, и я не знала, отдает ли он себе отчет, каких усилий это стоит. Я имела в виду переезды души. Считала ли я, что он говорит просто так? Да, считала. Я всегда готовила ему еду и улыбалась и завивала волосы буйными кудрями. Свистун из отколовшейся политической группы, бенгальский огонь! Разве не я, неисправимая оптимистка Поллианна, вдохновляла его вообразить, что мы, как смелые дети, с яблоками, пирожными и сыром, с банданами на головах, свободны от необходимости жить в товарном вагоне, свободны разнести вдребезги лимонадный автомат в день его установки?

Мое спокойствие не было связано с нашими новыми гладкими скоро-будут-окрашены-в-золото стенами больше, чем с какими-нибудь другими стенами. Я понимала, что все мы — водоплавающие птицы, расположившиеся в домиках на сваях под дующим с моря бризом. И эта мысль всегда волновала, более того, ужасала. Но сейчас я волновалась не сильно. Интересно, насколько моя безмятежность навеяна не ожиданием покоя в этих стенах, но этим морем, этой лагуной, как крепко она связана с бледным розовым светом, как много смысла в восточных густых туманах? Я не понимала, что происходит. Или понимала? Что со мной? Найду ли я в Венеции другую комнату и другой дом?

Дойдя до большого плоского камня, Фернандо сделал подушку из своего свитера, и мы сидели, глядя на воду. Я дрожала на июльском солнце. Странно слабое тепло ощущалось как апрельское, но море, небо и его глаза по-прежнему полны синевы. Я тоже чувствовала слабость. Я подумала, что он призвал все свои физические силы, чтобы заняться самоанализом.

— Удачи тебе, — тихо пожелала я.

Почти так, как иногда проступает молодое лицо человека сквозь его теперешнее, я увидела в этот миг старческий образ Фернандо, хотя он все еще молод. Я подумала, как сильно буду любить его тогда. Я вспоминала четыре поколения женщин, которые шли по мосту на службу в Салюте. Молодые лица сквозь лица стариков. Старческие лица сквозь молодые. Если мы отваживаемся реально смотреть на ситуацию, можем увидеть много больше.

— Будет невозможно получить пенсию еще двенадцать лет, — объяснил он, будто я этого не знала. — Это пока только идея, это то, чего мне хочется большее всего на свете. Сегодня.

Мы сидели на скале, не разговаривая. Мы так устали от молчания, что заснули и проснулись почти в полдень. Мы проводили утро и вечер, по пятьдесят раз прогуливаясь от отеля до рабочих кварталов и обратно, будто нет в окрестностях лучшего места для размышлений. Иногда мы разговаривали, но чаще молчали. Его молчание означало, что он совершенно убежден — мы должны покинуть Венецию. Я все еще не принимала его решимости. Будь я уверена, что он действительно все решил!.. Мы постепенно отдалялись друг от друга. Дело не в том, что мы замкнулись. Нет, просто словно кто-то прыгнул в реку в лесу, принадлежащем другому. Прямо по О’Генри. Я, скиталица, полная слез и хлебных крошек, стала птенцом, обретшим гнездо, а он, проснувшись, покатился камнем. Объяснила Фернандо. Он сказал — нет. Это не так, потому что мы перепутали стороны реки и оба прыгнули в нее.

— Теперь я чувствую, что мы становимся ближе друг другу. Напряжение исцеляется, шероховатости пропадают. Если бы была терпеливее, ты бы заметила, — произнес он тихо.

Ладно, я согласна. Мы будем поступать более обдуманно, обходить подводные камни, дадим судьбе отдых, открывая и закрывая свои личные двери. «Терпения», — пожелали мы друг другу.

В последние дни сентября рабочие начали убирать инструмент и оборудование, обеспечившие нам девять месяцев в развалинах и прекрасную новую квартиру. Мы разгребали, подметали и отчищали, и скоро наше маленькое жилище засияло. Маттеско пришел повесить шторы, и, шаг за шагом, мы приводили вещи в порядок.

Официально наша квартира еще не была выставлена на продажу, она, как ранее и мой дом в Сент-Луисе, являлась местом, где мы готовились покинуть Венецию. Мы штудировали еженедельные журналы и публикации о недвижимости, изучали рынок труда и после ужина укладывались в постель, читая друг другу, разрывая, сшивая, складывая в стопки, выбрасывая за ненадобностью, потом перечитывая клочки, которые сохранились. Фернандо был убежден, что мы найдем маленький отель, деревенский домик с несколькими комнатами, место, где сможем и жить, и работать.

— Ты представляешь нас хозяевами гостиницы? — спрашивала я, разворачивая очередную газету, посвященную ресторанам.

— Да. Легко. Одна из нас говорит по-английски, другой по-итальянски, это уже плюс. Если ты можешь переделать квартиру, подумай, как мы вместе сможем преобразить какую-нибудь руину, сделать ее комфортабельной, гостеприимной, романтической, местом, где путешественники смогут чувствовать себя как дома. Я знаю, вначале будет трудно, потому что мы занимались другим делом, но ведь мы же вместе.

У меня были свои соображения. Я заметила в Фернандо давнюю, но хорошо сохранившуюся неприязнь к некоторым пищевым продуктам. Он придирчиво выяснял состав каждого блюда в ресторанах, когда по утрам выходил из банка для встречи со мной в Риальто, или давал советы, когда мы делали покупки к ужину, а затем нетерпеливо ждал в нашей маленькой кухне, что я приготовлю из белого баклажана, им выбранного. Он крутился вокруг меня, как цапля, пока я бросала пригоршни тонко нарезанных золотистых грибов в кастрюлю, где шипел в сладком сливочном масле ароматный лук колечками, купленный на рынке у фермера с берегов Бренты. Фернандо говорил, что запах грибов напоминает ему лес, где он гулял со своим дедом. Он покупал розмарин в горшочке и нянчился с ним, как с новорожденным ребенком. Я боялась слишком явно подталкивать его к разговору о нашем будущем, и, снимая кастрюльку с огня или затачивая ножи на смазанном маслом точильном камне, невзначай спрашивала:

— Как думаешь, было бы уместно, если бы мы предлагали гостям возможность остаться к обеду?

Но мой герой меня не слышал. Он далеко ушел по дороге мечты, вымеряя расстояния по карте. Расстояние между первым и вторым суставами пальца составило сто километров.

— Я не буду работать по пятницам, так что у нас каждый месяц будет четыре трехдневных уикенда для путешествий.