Поиск-89: Приключения. Фантастика - Владимир Блинов

Дождь быстро разбил тромбик, образовавшийся в одном из сосудов, бегущих к сердцу, и все обошлось без разрывов. Лев Игнатьич даже поднялся и сел.

— Что это было? — спросил он.

— Да так, — Дождь улыбнулся, и десятки морщинок разбежались по лицу. — Пустяки! Я вас как-нибудь почищу.

— Чем это? — не понял Шилов.

— Щеткой! Как трубочисты чистят трубы, так и я…

— Спасибо. Я — Лев Игнатьич! — Шилов подал руку.

— Дождь…

— Интересное имя… А как вы зашли?..

— Через балкон, — объяснил Дождь.

— А-а-а… — плохо понимая, кивнул Шилов. — Это у меня, наверное, от перевозбуждения… Давайте я вам что-нибудь подарю, а? — Он оглянулся в поисках подарка, увидел статуэтку чугунного литья, еще того, старинного, и обрадовался. — Вот, это хорошая вещь, каслинское литье, редкая штука, возьмите.

Шилов схватил статуэтку и протянул Дождю.

— От чистого сердца!.. Вы меня спасли, я не могу!.. — Шилов улыбнулся.

Из чугуна был отлит старик с веслом в лодке. Он замахнулся, чтобы сделать гребок, и застыл… Дождь молча смотрел на старика, не в силах шевельнуться. Точно холодок пробежал по спине.

— Что с вами? — удивился Шилов.

— Не дарите никому эту вещь, — грустно сказал Дождь. — Хорошо?

— Не понял… — У Шилова даже рот открылся от изумления. — Это же Касли!..

— Можно, я спущусь по лестнице, а то что-то знобит…

— Да-да, конечно!.. — Шилов проводил гостя, захлопнул дверь и долго, не понимая ничего, смотрел на старика с веслом.

Почти в то же время, когда стало плохо Шилову, Петр Иваныч входил в просторный кабинет первого зама начальника управления Сергея Прокофьевича.

Будучи человеком весьма осторожным, Черных посоветовался относительно Неверующего со своим начальником. Рассказав про телефонный звонок, он сообщил, что факт письма в горком не подтвердился и, скорее всего, это злой недоброжелатель из тех, кого прижимает главбух. Начальник управления выслушал и спросил:

— Ну, а… отношения-то сами есть?

— Отношения есть, — улыбнулся Черных. — Весь птицекомбинат говорит!

Начальник покачал головой.

— И жена есть?

— И жена, и дочь…

— Ну, так чего еще ждать? Когда действительно она письме напишет и на нас всех собак спустят?! Действуйте!..

И вот Неверующий сидел в кабинете Черных.

Сергей Прокофьич был человек мягкий, округлый, и все в его лице и манерах говорило об этой мягкости и округлости. Поэтому и разговор поначалу зашел о планах, трудностях, сверхнормативных запасах, — словом, о вещах производственных и обычных. Наконец Черных спросил:

— А как дома, все в порядке?

— В порядке, — улыбнулся Неверующий. — Дочь замуж собралась! Восемнадцати нет, а хочу, и все! А он парень вроде неплохой. Историю знает как пять своих пальцев! Особенно старинные времена. Воспитывался в те годы…

— Кто воспитывался? — не понял Черных.

— Да он, жених-то… Дождем зовут!..

У Сергея Прокофьича удивленно изогнулись бровки.

— Извините, не понял, в какие времена он воспитывался?

— В давние, в Италии. Был такой правитель во Флоренции — Козимо Медичи, а потом внук его Лоренцо, по прозвищу Великолепный. Ну вот, они дружили все…

— И сколько же ему лет?

— Ну, и выходит, что пятьсот! — Петр Иваныч рассмеялся, покрутил головой. — Забавники! И она туда же! Я, говорит, родилась в Венеции.

— Кто? — не понял Черных.

— Ну, дочь-то! И доказывают, черти! Она вот говорит: ей снится Венеция, будто идет по площади Святого Марка, заворачивает за Старые Прокурации, а там ямочка такая в ступеньке — и точно! И Мост Вздохов, и все, все сходится! А здесь, в городе, однажды заблудилась! Может, действительно мы жили когда-то еще?.. Кто знает!.. Мне тоже иногда снится совершенно незнакомая обстановка: и город, и дома. Захожу в дом и знаю: здесь лестница наверх, поднимаюсь, открываю дверь и могу с завязанными глазами взять любой предмет. Откуда такая память, а?.. Вот и Надежде часто такое снится! Видимо, что-то в этом есть!..

— Какой Надежде? — не понял Черных.

— Да Боборыкиной, моей подчиненной. Влюбился я тут на старости лет, — Неверующий улыбнулся.

— Не понял, — нахмурился Черных.

— Влюбился, говорю, чего тут не понять! За этим ведь и вызвали, наверное?..

Сергей Прокофьевич помолчал, потом, не зная, как лучше ответить, сказал:

— Ну, не столько за этим, но и за этим отчасти. Вы же руководитель и сами понимаете…

— Она уже заявление подала, уходит, работу я ей подыскал. Это, конечно, не дело, чтоб такое в одном коллективе. Я понимаю. Так что не волнуйтесь.

— Я не волнуюсь, Петр Иваныч, просто по-дружески хотел вам сказать, что поздно нам менять что-то в своей жизни! Годы не те.

— Ну, годы ни при чем, — возразил Неверующий. — Жизнь в любом возрасте есть жизнь! Такая, что чувствуешь себя мальчишкой перед ней! А вы: поздно! Нет, Сергей Прокофьевич, нико-гда! Да и вам не советую. Оглянитесь вокруг! Кроме этого кабинета есть еще масса удивительных вещей. Как говорил Маяковский: ненавижу всяческую мертвечину, обожаю всяческую жизнь! Так?

— Так! — неожиданно для себя согласился Черных и вспотел.

— Ладно, пойду я! — Неверующий поднялся. — Работать надо! Вы не волнуйтесь, сверхнормативные сократим! — пообещал он и вышел.

«А я ведь его не отпускал, — подумал Черных. — И сказать ничего не успел… А что я мог сказать? Да и нужно ли?.. Неужели я кажусь мертвым?» Он вдруг вспомнил эту строчку о мертвечине и внутренне содрогнулся. Ему показалось, что он не только никого не любит, но и не в состоянии любить. Жена, дочь, сын — он был нужен им в качестве сумы. Дать денег, достать дефицит, протолкнуть, поднажать, попросить. И Сергей Прокофьич делал, что мог. Когда он что-то не мог, то и у жены, у детей интерес к нему пропадал…

Вошла секретарша Полина Матвеевна. Ей было за тридцать, она успела развестись с мужем и воспитывала сына двенадцати лет. Это он знал. Но ему никогда не приходило в голову ни поухаживать за ней, ни спросить о сыне. Для него она была человеком, приносящим бумаги и уносящим их. И все.

— Как сын, Полина Матвеевна? — спросил Черных.

— Что? — вздрогнула она.

— Сын как учится? — Черных улыбнулся.

Секретарша долго не знала, что ответить, потом, вдруг покраснев, пробормотала:

— От рук совсем отбился, Сергей Прокофьич, на тройки съехал…

— Это плохо, — сказал Черных.

— Да, — закивала она и перед тем, как уйти, неожиданно взглянула на него по-новому, будто с удивлением, что ли, а может быть, с надеждой…

Чугунов гонял по переулку на красной «Яве», и Баратынский в который раз с раздражением высовывался из окна: его этот рев нервировал.