Экзистенциализм. Возраст зрелости - Петр Владимирович Рябов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Такое невозможно, к счастью. Но в пределе, представьте себе: свой язык, свои проблемы, люди меня не интересуют. Это бесплодная позиция, говорит Камю. Он это называет формализмом.
А что будет конформизмом, тотальным принятием мира в искусстве? Камю это называет реализмом.
Это, знаете, по принципу акына – я сижу и описываю буквально все, что вижу; о чем вижу, о том и пою: идет один верблюд, идет второй верблюд, третий… Ничего от себя не вношу, никак не оцениваю. Художник-реалист полностью растворяется в мире. Он не отделяет себя от мира, превращается в такого фото-реалиста, который все описывает. И эта позиция бесплодна, констатирует Камю.
И Камю говорит: настоящее искусство – это всегда и принятие, и отрицание. Художник черпает из мира материал, он не чужд проблемам людей, но он накладывает на них призму своей личности. Он и принимает, и отрицает. Настоящее творчество – это всегда бунтарство. Всегда и принятие, и отрицание одновременно. Настоящее великое искусство не реалистично и не формалистично. Оно – не партийная пропаганда и не политическая агитка (вроде соцреализма), не слепое и пассивное копирование внешнего плана действительности, не заумная богемная элитарность и не ширпотреб массовой культуры.
Художник неравнодушен к миру, он неравнодушен к людям, он неравнодушен к языку. Но он не принимает это слепо, тупо, он не растворяется, он оценивает, страстно, но беспартийно. То есть вот Сцилла формализма (бесплодного тотального художественного отрицания) и Харибда реализма (бесплодного тотального художественного принятия). Так разворачивается тема бунта в сфере искусства. Реализм – один полюс, формализм – другой. А настоящее искусство – оно посередине, оно всегда бунтарское. Как все настоящее, оно является бунтом. Не полное принятие, не полное отрицание, а и то и другое! Как и в случае с насилием. Проложить свой путь по этому вот лезвию бритвы – вот задача современного бунтующего человека, говорит Камю.
Наверное, тем (а таких среди вас, как я понимаю, большинство), кто уже читал сочинения Камю, небесполезно было услышать эту мою попытку краткой реконструкции его философии.
Ставлю здесь большое многоточие. И последнее, о чем я скажу в двух словах.
Проиллюстрирую эти мысли Камю о бунте из «Бунтующего человека», как я пытался на «Постороннем» проиллюстрировать «Миф о Сизифе», при помощи романа «Чума». Роман, который примыкает очень тесно к «Бунтующему человеку». Такой философский роман. О чем он?
Берется и описывается некий условный город в Алжире, в котором начинается чума. Город на карантине, в изоляции. Никуда не убежишь. Некое закрытое обозримое пространство города – и чума косит людей. Сегодня один умирает, завтра – другой.
Во-первых, что мы тут видим? То, что так любят экзистенциалисты, пограничная ситуация. Только не для одного человека, а для целого города. И чума, как всякая пограничная ситуация, выявляет все то, что вообще-то есть в нас и с нами всегда. Только мы это обычно не замечаем беззаботно. Как говорит один из героев: «Чума – это обычная жизнь, вот и все». Но обычно мы ходим и думаем: ну, протяну, проживу еще лет двадцать. А в случае с чумой все обостреннее и очевиднее: может быть, и двух дней не проживу. Чума делает острее и пронзительнее то, что происходит в нашей жизни, только обычно более распыленно. Все мы ходим под смертью.
И каждый в этой ситуации катастрофы показывает себя. Из каждого начинает лезть всякое… из кого-то что-то хорошее, из кого-то что-то плохое. Каждый человек волей-неволей открывает и сам узнает то, чего обычно о себе не знал. (Вспомните гениальный пушкинский «Пир во время чумы».) Один пытается сбежать из города, кто-то предается разврату, пирам по принципу: «сегодня живем, завтра умрем, гулять так гулять!»
Камю не упускает здесь случая напасть на своих заклятых противников – христиан. Впрочем, он не ищет легких путей для их разоблачения, а поражает их в самое слабое и уязвимое место. Он показывает епископа города как лично очень достойного человека, но ставит старую добрую проблему теодицеи. Епископ – провиденциалист и фаталист; он говорит: «Чума нам послана Богом за что-то в наказание и надо все принять». Но Камю, конечно, его развенчивает, как в свое время Иван Карамазов в споре с Алешей, и аргумент ровно тот же, разумеется: «А дети-то за что?» Ну, мы – грешники, ладно, а дети за что страдают и умирают? Надо вам сказать, что епископ как последовательный человек, когда он сам заболевает чумой, не лечится, принимает все это фаталистически и умирает. Но все симпатии Камю, конечно, не на стороне епископа, не на стороне тех, кто пытается сбежать или придается разврату и пьянству, а на стороне доктора Риэ. Он понимает, что, конечно, не победит чуму, но пытается ей сопротивляться. С группой друзей он борется с чумой, лечит больных.
Напомню еще раз вам, кому интересно. У Камю есть пьеса «Осадное положение» – тот же роман «Чума», но в виде не очень удавшейся пьесы. Коротко посмотрим, что же это за роман «Чума»? Каков его философский смысл в контексте экзистенциализма Камю и темы Бунта?
Самый поверхностный пласт совершенно очевиден, если учесть, что «Чума» писалась в конце сороковых. Чума как нацизм («чума ХХ века»). Особенно, если мы возьмем самый конец романа. Камю пишет: да, чума ушла, но она снова когда-нибудь обязательно вернется и снова «бросит крыс умирать на улицах счастливого города». Очевидны параллели. Чума как болезнь, которая нахлынула и которая никуда не ушла, бациллы и корни остались. И тогда в такой, наиболее очевидной и поверхностной трактовке романа, одни люди, принявшие чуму покорно, коллаборационисты, а доктор Риэ и его соратники – это движение Сопротивления.
Но, конечно, здесь есть более глубокий пласт смысла. Это вообще тема бунта: принимать или не принимать мировое зло? Как с ним себя вести? Смириться со злом? Соучаствовать во зле и умножать его? Или сопротивляться ему, осознавая, что это зло не победить? «Чума» – это такая же развернутая наглядная картинка к «Бунтующему человеку», как «Посторонний», соответственно, к «Мифу о Сизифе».
Ну вот. Наше время, две небольшие лекции о Камю,
