Гостеприимная Арктика - Вильялмур Стефанссон

Когда я вернулся в лагерь с этим известием, туман над берегом рассеялся, и горы были ясно видны. Мы со Стуркерсоном за 6 лет хорошо изучили южные Эндикотские горы. Мы знали там каждую вершину. Нельзя было не верить собственным глазам, но трудно было допустить, что перед нами те горы, которые накануне вечером, когда наши два товарища направились к берегу, находились в 40 милях к востоку. Теперь вершины казались настолько низкими, что, очевидно, мы отошли не на 6, а по крайней мере на 20 миль.

Это была уже вторая неудача, а экспедиция ведь только начиналась! Мы лишились Уилкинса и Кэстеля, что было еще более жестоким ударом, чем рана Бернарда. Оба они были очень дельными людьми, а Кэстель собирался идти третьим со мною и Стуркерсоном в дальний путь по льду. Но дельные люди у нас еще оставались; хуже обстояло дело с потерей нескольких лучших собак и одних из пары наших хороших саней, а также некоторых приборов и кое-какого снаряжения, хранившихся в привязанной к саням сумке. Отсутствие этих инструментов сказывалось в течение ряда месяцев, а потеря саней заставила нас изменить все наши планы.

ГЛАВА XIII. ПЕРВЫЕ ПЯТЬДЕСЯТ МИЛЬ

Перед тем как Уилкинс ушел на берег, его сани были, разумеется, разгружены, и содержимое их сброшено на лед. Мы не могли взять с собою весь груз, так как у нас стало одними санями меньше. Поэтому надо было прежде всего пересмотреть наше имущество и оставить все то, что могло без ущерба быть оставлено. Мы выбросили часть продуктов и лишней одежды и воткнули флаг на высокой ледяной вершине в предположении, что эта льдина может быть отнесена к берегу и ее обнаружат эскимосы — охотники на тюленей, а может быть, и Уилкинс и Кэстель. Мы знали, что они попытаются разыскать нас, но считали эти попытки обреченными на неудачу: во-первых, мы были отрезаны от земли непроходимой полосою чистой воды, а во-вторых, они не могли знать, как далеко нас отнесло к востоку или в открытое море.

На следующий день после бури можно было пуститься в путь. Напора на лед больше не было, потому что ветер угнал его от берега и отнес нашу льдину к кромке пака, к которой она и примерзла. Как на грех было по-прежнему тепло, не ниже -18° C. Все же, благодаря отсутствию напора, ледяная каша в две ночи настолько уплотнилась, что во многих местах стала проходима; впрочем, в первый день мы смогли пройти всего три мили. Там, где трещины между ледяными полями были не шире 3–5 м, мы рубили своими кирками лед, что отнимало несколько часов, и бросали куски в воду, пока их не было достаточно, чтобы сани могли пройти. Но этих трещин становилось все меньше по мере удаления от берега.

4 апреля мы подошли к полынье. Можно было переплыть ее на брезентовых каяках, но мы этого не сделали: за несколько таких переходов мелко битый лед прорвал бы брезент. Кроме того, пак двигался, и мы надеялись, что полынья закроется, и мы легко пройдем. Таким образом, в этот день мы не пошли дальше.

Чтобы ободрить наших людей и показать, как легко можно просуществовать на море, я убил несколько тюленей; то же сделали Стуркерсон и другие. Часть животных погрузилась в воду, но шесть штук нам удалось достать. Убив достаточное количество тюленей, я почистил винтовку, как делаю всегда, когда не слишком холодно, положил ее в чехол и привязал к саням. Потом наши люди зажгли ворвань и зажарили свежее тюленье мясо. Пока мы пировали, внезапно заволновались собаки, которые были привязаны к саням, чтобы в любой момент быть готовыми к переправе. Сани с привязанным ружьем находились в 2 м от воды, остальные сани немногим дальше, а костер, на котором мы жарили мясо, отстоял от нее метров на 20. Тревогу среди собак вызвал белый медведь, которого некоторые из нас видели впервые. К моменту его появления полынья сузилась до 5 м; он находился на самом краю, нерешительно ступая, точно раздумывая, стоит ли погрузиться в воду, как купальщик, не решающийся войти в холодную воду. Я не знаю, почему он медлил; вряд ли он боялся холодной воды, хотя впечатление было именно такое. Но, размышляя о его поступках и побуждениях, я тут же подумал, что необходимо немедленно что-то предпринять, так как возбужденные собаки могли броситься в воду, чтобы добраться до него, увлекая за собою сани. Если бы медведь перешел на нашу сторону, собаки, несмотря на упряжь, несомненно, бросились бы на него. Он, вероятно, пустился бы в бегство, но нельзя было за это ручаться. Ясно было, что он не чувствовал вражды к собакам и не боялся ни их лая, ни криков шести человек, которые бегали взад и вперед, подавая друг другу добрые советы.

Мак-Коннелль, если судить по его собственному рассказу, оказался самым хладнокровным из нас: он потом говорил, что он немедленно побежал за своим аппаратом, прося нас обождать, пока он сделает снимок. Для того чтобы достать мое ружье, я должен был обойти сани со стороны полыньи, и, отвязывая ящик, я очутился спиной к медведю, в 5 метрах от него. Ружье Стуркерсона лежало рядом с моим; пока он его доставал, я заметил, что нахожусь на прямой линии между ним и медведем. Стуркерсон первый взял ружье, потому что оно не было привязано к саням. Видя, что он собирается стрелять, я попросил его постараться попасть в медведя, а не в меня. Конечно, такая ошибка была мало вероятна, но я считал, что лишняя предосторожность не повредит. Выстрел раздался так близко от моего уха, что я на некоторое время почти оглох. Пуля попала в медведя и, вероятно, настолько же удивила, насколько и ранила его. Он стоял, нагнувшись над водой, собираясь нырнуть; внезапный выстрел опрокинул его на спину, и он упал в полынью, как камень, обрызгав меня с головы до ног. Осмотревшись, я увидел его в прозрачной воде; он погружался лапами кверху, но потом перевернулся, поднялся на поверхность и стал взбираться с противоположной стороны. В то время как он карабкался, Стуркерсон выстрелил вторично, а минутой позже, когда медведь бросился бежать, — в третий раз. Но ружье было малокалиберное, и медведь быстро убегал от нас, истекая кровью. Чтобы приободрить людей и доказать им, что ни один медведь не может подойти к нам так близко и уйти, я решил попробовать «Манлихер». Я выстрелил, медведь упал, и я считал дело конченным. Но, когда я отвернулся, чтобы положить ружье на место, он медленно поднялся и исчез за льдиной.

Полынья постепенно суживалась, так что Кроуфорд с ружьем и Мак-Коннелль с аппаратом смогли последовать за медведем и нашли его приблизительно в 200 м, пытающегося перейти вторую полынью. Они выстрелили несколько раз, но когда я подошел, он еще полз по льду, и пришлось выстрелить снова. Так бывает всегда, когда люди суетятся, — начинается суматоха и бесцельная пальба. Один выстрел в сердце имеет больше смысла, чем дюжина выстрелов, направленных куда попало, как в данном случае. Выстрелы попадали в лапы, в спину и в мягкие части. О бурных переживаниях охоты на медведя интересно читать, но как охота она мало чего стоит. Один меткий выстрел из «Манлихера» — вот все, что требуется.