Вред любви очевиден (сборник) - Татьяна Москвина

– Стани-славовна, господи, язык сломаешь… – ворчит Миша.

Выход Инги Станиславовны трудно было пропустить. Её смех появился на минуту раньше её самой. Маленькая, ярко-рыжая, коротконогая женщина в мини-юбке и кофте, переливающейся всеми цветами радуги, выскочила в зал ожидания как пуля.

– Йес! – закричала Инга Бирман, в первом замужестве Горенко. – Мама моя Родина, а где моя шинель! Доча, а вот твоя блудная мама! Шалом, Раша!

– Здравствуй, мамочка, – кротко говорит Маша. – А где твои вещи?

– Какие вещи могут быть у бедного еврея? Это у нас что – муж?

Инга обходит Мишу кругом, как памятник.

– Ты с ума сошла – на таком красавчике жениться. Как фамилия?

– Трофимов, – рапортует Миша.

– Он русский? Чисто русский? – интересуется Инга.

– Да, мама.

– Что, никакой-никакой кровиночки здоровой нет? Польская бабушка? Еврейский дедушка?

– Нет, – смеётся Миша. – Ничего нету. Ну что теперь поделаешь…

– Инга Бирман, – представляется мамаша. – Актриса эстрады… бывшая. Бывшей советской эстрады бывшая актриса. Так сказать, отставной козы барабанщик! Так. А теперь мы все пойдём и сядем в машину! Алле-гоп!

Мишиного жигулёнка Инга оглядывает критически.

– Ха, карета прошлого. В карете прошлого далеко не уедешь! Так говорил Максим Горький. Пьеса «На дне». Помните, конечно?

– Довольно смутно, – признался Миша.

– Машенька, твой муж тёмный, неграмотный человек? – интересуется Инга.

– Мама, он грамотный. Он педагог по образованию.

– Неправильный ответ! Педагоги-то и не знают ни фига…

В машине Инга беспрерывно охорашивается – красит губы, взбивает волосы, подтягивает колготки, поправляет бюстгальтер, снимает какие-то ворсинки с кофты.

– А я дико извиняюсь, Миша, но на что вы живёте?

– Работаю помаленьку.

– Непонятный ответ! Помаленьку – это сколькаленько получается?

– В долларах где-то восемьсот – девятьсот… Инга Станиславовна, а что, грамотные люди, они прежде всего спрашивают у мужа своей дочери, сколько он зарабатывает? Максим Горький так советовал поступать?

– Максим Горький тот ещё был жук. Своего не упускал. Но я поняла, поняла вашу тонкую иронию! Да, мы, евреи, мы очень интересуемся – кто на что живёт, что кого везёт…

– Мама, ну хватит, а? Понимаешь, меня раздражает этот театр одной актрисы, – объясняет Маша Мише. – У неё ни капли еврейской крови нету, украинка по маме, полька по отцу.

– Ты знаешь состав крови? – спокойно спрашивает Инга, без ажитации. – Там есть много чего – лейкоциты, эритроциты… а никакой национальности там нет. Не обнаружено. Вот где она – национальность, – Инга стучит по голове. – Только здесь! Вот он где – мой Израиль! Яков Бирман и триста его родственников…

– Как дядя Яша поживает?

– Он поживает пока со мной. По ночам пишет в еврейские газеты проекты обустройства обетованной земли в сверхобетованную. Сила привычки, как говорится. Продолжаем спать и видеть сны. Бирману в России снился сон, что он журналист, мне снилось, что я актриса… Вообще он, слава Богу, инженер-электрик, – объясняет Инга Мише, – так что пока есть на что видеть наши сны…

– Ты выступаешь?

– А! – махнула рукой Инга и, помолчав, добавила, – вы сегодня не трахайтесь, а то я буду нервничать.

Ночь, квартира Маши. Миша и Маша в постели.

– А твоя мама – тоже певица?

– Да брось ты… Она это… организатор массовых представлений. Массовик-затейник, короче.

– Темперамент подходящий… Теперь понятно, что откуда взялось…

– Миша, мы обещали маме… – шепчет Маша. – Ты не представляешь, какой у неё слух.

– Китайская пытка… – отвечает Миша. – Ну мы тихонечко…

– Я не умею тихонечко… Это вы, православные, умеете тихонечко, незаметненько… Потерпи. Всего три дня. Считай, что это пост.

Миша вздыхает, ворочается. Встаёт, выходит в кухню попить водички – там сидит Инга.

– Миль пардон, Инга Станиславовна.

Инга молчит.

– Ну, как вам первый день на Родине? – любезно спрашивает Миша.

Инга смотрит на него – без кривлянья.

– Где она, моя Родина? Где моя Родина, сынок?

Миша не знает, что ответить.

Грязноватый пустой офис. Две дешёвые спортивные сумки – про одну мы уже знаем, туда укладывали ружьё. Мужик с маленькими глазами и большими плечами говорит нашему Костяну:

– Это анекдот такой есть, знаешь? Фельшер в зоне спрашивает зека: что болит? Тот отвечает – голова и живот. Фельшер ломает таблетку и даёт: это, грит, от головы, это, грит, от живота. Да смотри не перепутай!

Мужик хохочет, Костян натянуто улыбается.

– Да точно говорю. Я тот зека и был! – веселится мужик. – Вот, значит, и ты: смотри не перепутай. Эту бандуру отнесёшь по адресу, я тебе скажу, а эту на чердак закинешь, я тебе ключ дам. Лады?

– А что там?

– А там такие подарки от деда мороза, чтоб всем любопытным пидерам носы оторвало. Мы денежки взяли? Взяли. Мы ротик на замочек закрыли? Закрыли. О’кей, как америкосы говорят?

Костян кивает.

Миша, Маша и Инга едут к Мишиному отцу. Показываются ворота чего-то вроде древнерусской крепости за глухим бревенчатым забором-частоколом. Гости вылезают из машины, и Миша начинает колотить в ворота.

– Папа! – кричит он. – Папа! Это я!

За воротами заливается лаем собака.

– Вот это поместье… – восхищается Инга. – Ваш папа – удельный князь.

– Вроде того, – смеётся Миша.

– Папа! Давайте вместе – И-ван Пе-тро-вич! И-ван Пе-тро-вич! – кричит вся команда.

Ворота открываются.

На высоком крыльце сказочного дома, стоящего среди такого же сказочного сада-огорода, стоит Иван Петрович Трофимов – жилистый старик с седыми усами, смахивающий на капитана пиратского корабля. В будке, похожей в миниатюре на дом, на толстой цепи лает похожий в миниатюре на хозяина пёс.

– Заезжай, – командует Иван Петрович. – Молчать, – это он псу сказал, и тот моментально заткнулся.

Миша поставил машину и подвёл дам к недвижно стоящему на крыльце отцу.

– Познакомься, папа. Моя жена Маша. Её мама, Инга Станиславовна.

– Я читал твою телеграмму, – ответил Иван Петрович и нажал на пульт управления. Ворота закрылись. – Проходим.

Гости и хозяин проходят в дом, блистающий чистотой и порядком. На стене в нижней большой комнате – два ружья, сабли.

– Вещи наверх, – командует хозяин. – В белую комнату. Маму рядом. Где зеркало. Жду к столу!

Гости поднимаются по лестнице.

– Суровый какой – шепчет Инга Маше. – Я прямо оцепенела вся.

Гостевые комнаты обставлены просто и удобно – комната, предназначенная Инге, поменьше, и в ней есть большое зеркало. Инга ставит сумку, смотрит на себя в зеркало скептически.

– Миш, а что он с нами даже не поздоровался? – спрашивает Маша.

– Ещё чего – здороваться. Буржуазные предрассудки. Да ты погоди, привыкнешь.

Инга «к столу» оделась поскромнее – почувствовав стиль Ивана Петровича. Стол накрыт красиво – овощи, колбасы, яйца, зелень, солёные огурцы и два графина, с зеленоватой и красноватой жидкостью.

– Садимся, – объявляет Иван Петрович. – Вот – всё своё. Ничего покупного нет.

– И колбаска? – удивляется Инга.

– Папа свинок держит, – объясняет Миша. – И водку сам делает.

– Огородная, – показывает Иван Петрович. – И клюквенная.

– И сметанка ваша? – радуется Инга.

– Две коровы, – отвечает Иван Петрович. – Ха! Вчера пошёл, в озере щуку взял. На ужин пойдёт. Во – вашему Гайдару! – и Иван Петрович делает недвусмысленный жест. – И Чубайсу – во!

– И всё на одного? – дивится Инга? – Куда ж вам столько? Торгуете?

– А нет. Покупщикам сдаю. Да и родственникам посылаю.

– Да, папа, ты нас выручаешь просто. За стол не садимся без твоего гриба либо огурца.

– Баню топить? – спрашивает Иван Петрович.

– Топить! Топить! – восклицает оживлённая Инга.

Иван Петрович смотрит на неё строго, та осекается. Маше нравится суровый папаша, она поглядывает на него с любопытством.

Сумка, которую покорно отвёз Костя, уже стоит на чердаке, ждёт.

Иван Петрович и Миша в бане. Отец хлещет сына веником.

– Чего приехал, говори.

– Папа, деньги нужны. Тысяч тридцать – если в рублях.

– Про жену соврал?

– Да. Это для её мамаши… Отец, пойми, ну – пробило меня на эту женщину.

– Деньги – для неё?

– В Крым хотим поехать.

– В Крым! За границу, значит! Деньги дам – только с возвратом.

– Конечно, пап, о чём речь.

– Красавица, – говорит Иван Петрович, – Маша твоя. А Ленка так себе, пятачок пучок, мелкашка. Жену надо себе вровень брать. Помнишь маму? Как она ходила? Как морская царица! А ведь совсем из простых, проще некуда. Дам денег. Больше дам – свозишь её в Крым и купишь на прощание что-нибудь. Колечко хорошее на память или там брошку. Они как-то меньше плачут, если им колечко…

Утро. Маша бродит по владениям Ивана Петровича. Поглазела на парники, поздоровалась с курицами, раскланялась с двумя коровушками. В дальнем углу сада нашла место непонятное: обсаженная сиренью и жимолостью ограда, в ограде дверца, внутри скамеечка, цветы. На могилу похоже. И точно, фотография женщины стоит – «Елена Трофимова. 1939–1994». Маша присела на скамеечку.