Моргенштерн (сборник) - Михаил Харитонов

— Это случилось впервые, невыплата в срок? — мягко поинтересовался Сервин.

— Да какое там впервые! Почитай каждый год одна песня: не заплатим да не заплатим. Ну нет, конечно, заплатили бы… но душу вымотали бы. Раньше-то я на это плевал. Ну, не заплатят. Мне вроде как на пиво и фасоль хватает. Но сейчас мне деньги во как нужны стали.

— Почему бы вдруг? — Сервин отставил пиво в сторону и принялся за острую фасоль.

— Ну я ж говорю! Побывал на Архипелаге, так у меня прям глаза открылись, как люди-то теперь живут… Не, думаю, я не я буду, если буду в таком хлеву век вековать. И тогда, значит…

— Тогда вы решили построить себе дом поприличнее. Как раз подвернулся один из моих людей… дальнейшее я знаю. Меня интересует другое — как же вы всё-таки собрали деньги.

— Ну так я о чём? Деньги мне были нужны срочно, купцы ждать не любят. А мои собственные — в сословной казне, в рост положил. На руках — горсть серебришка да пара золотых, больше ничего. Я опять пошёл по крестьянам, прямо по домам ходил, представляете? Это я-то, благородный домин! А эти мерзавцы опять за своё: не желаем платить и всё тут. В другое время я бы, конечно… а тут такая злость меня взяла! Сорвётся ведь дело, чую. Короче, вернулся я домой, пиво пью, думаю. Так с пьяных глаз глянул я на этот самый топор — и завелась у меня одна мысль. Ежели они мне, значит, платить не желают из-за хорошей жизни — дай-ка я сделаю им жизнь поплоше.

— И что же вы предприняли? — Сервин уже знал эту историю, но хотел подробностей.

— Я ж всё-таки домин. Меня в детстве учили оружию, даром что незачем это сейчас. А мне вот пригодилось… Ну, короче, взял я этот топор, да и пошёл к одному домику, где мне денег уже пять лет как не давали — дескать, пошёл ты со своей страховкой, у нас и без тебя фасоль родится… Крестьяне меня, значит, увидали — сначала не поняли ничего. Сидят, в общем, дома, не высовываются. Смотрят, что я делать буду. Ну так, значит, подхожу я к ихнему птичнику, перехватываю топорище пониже, да с двух ударов дверь — вдребезги. Потом внутрь захожу, по балкам — раз, раз, крыша трещит, птицы вопят, а эти дураки — ноги в руки, в Храм побежали жалобу писать. А я смотрю, как ихний птичник рушится, да посмеиваюсь. Потому что есть закон, по которому домин имеет право на любые действия по отношению к защищаемому им имуществу: он же страховку платит… Всё по-честному.

— Вообще-то этот закон был принят на случай стихийных бедствий, пожаров и нападения чудовищ, — заметил Сервин. — В таких случаях домин, наравне с владельцем имущества, имеет право разрушать постройки, портить имущество и вообще делать всё что угодно. Но предполагается, что всё это он имеет право делать ради спасения ценностей и жизней людей. Например, в случае пожара или налёта химер возникает необходимость выломать дверь…

— Ага, мне чёрные жрецы потом об этом все уши прожужжали. А я им на это: мало ли, а может, мне показалось, что в том птичнике пожар начался? Я домин, с меня оплата страховки и возмещение убытков. Что не так? Они побухтели-побухтели, да и утихли. Потому как я в своём праве, а что до имущества, так ведь я же за него и плачу. Только вот крестьянин тот мне пять лет страховку не выплачивал. Так что и получил он с меня за свой птичник пару медяков. Ох, какая у него морда была! Зато на следующий день, как Храм и Совет Сословия решение объявили, все потянулись платить. Рожи злые, а денежки-то вот они, — он самодовльно похлопал по мешку с медью. — И этот заплатил. За все пять лет. Я так считаю, это правильно. Ежели им, церрексам жмотским, мало стихийных бедствий, я им их лично устрою. Я им теперь сам буду стихийное бедствие.

Гонгур, храм Белой Богини. 244 год, 274-й день.

Лицо жреца Хингра было гладким и твёрдым на вид, как полированный рог. Тонкие бескровные губы, сжатые в узенькую полоску, говорили о надменности и осторожности, плотно прижатые к черепу уши — о коварстве. Глаза не говорили ни о чём. Казалось, жрец каким-то непостижимым способом стёр в них всякое выражение. Он просто смотрел на собеседника — спокойно, без раздражения, но и без той приветливости, которая обычно присуща служителям Добра.

— Я бы не стал беспокоить вас лично, почтеннейший, из-за столь малого дара, — Сервин показал на увесистый мешочек с золотом, доброхотное пожертвование Храму и его служителям. — Но мне нужно было сказать вам несколько слов. Наедине.

— Я весь внимание, — жрец чуть наклонил голову. Солнечный зайчик пробежал по гладко выбритому черепу.

Они стояли на высокой террасе храма Белой Богини и смотрели на закат. Солнце, нависшее над Гонгурским хребтом, окрашивало остывающую долину в цвет кифа. Воздух пах мёдом, ленью и тоской, как это бывает в землях, расположенных вдали от моря.

Далеко внизу виднелась белая лента дороги, по которой двигались разноцветные пятнышки — то были всадники на единорогах. Иногда появлялась повозка или крытый экипаж.

Сервин подумал о том, как мудро расположен храм: высоко на горе, но в то же время вблизи торгового тракта. Не нависая угрожающе над дорогой, он притягивал взоры, одновременно близкий и далёкий. Храм не вымогал внимания проезжающих мимо — он милостиво разрешал оказать честь богам и доставить радость себе. Многие сворачивали на неширокую тропинку, ведущую ко внешним вратам — хотя бы для того, чтобы почитать изречения Аристокла на стелах, бросить несколько монет в храмовый сосуд, и задуматься о совершённых ими добрых делах.

В отличие от чёрных храмов Справедливости, получавших плату за участие в судебных разбирательствах, белые храмы жили за счёт доброхотных даяний: согласно учению мудрецов, служение Добру предполагает бескорыстие.

— Я хочу дать несколько советов, — собрался с мыслями Сервин. — Как вы знаете, — он выделил голосом последнее слово, — хороший совет, данный вовремя, может стоить очень дорого.

— Совет купца дороже золота, — вежливо улыбнулся Хингр. Улыбка у него была приятная, но Сервину она чем-то не понравилась. Так улыбаются люди, заранее уверенные в своём превосходстве над собеседником.

— Буду краток, — приступил Сервин. — В последние годы вы, Хингр, как проповедник, получили большую известность. Да, известность…

— Совершенно незаслуженную, — ввернул жрец.

— Вполне заслуженную, — голос купца помимо его воли прозвучал саркастически, — ваши проповеди против наук и исследования природы воистину замечательны. Однако, я купец. И я хорошо знаю, что даже самый лучший товар продаётся только тогда, когда на него есть спрос. Это относится и к идеям. Люди охотнее слушают то, что хотят услышать…

Улыбка сошла с лица жреца. Тонкие губы вновь сжались в упрямую полоску.