Слезы на льду - Елена Вайцеховская

– Судя по тому, что теперь вы работаете вместе, причина показалась вам достаточно весомой?

– Достаточной, чтобы понять и согласиться помочь.

Причина, сформулированная Ягудиным, звучала коротко: «Меня там не любят». А год спустя фигурист второй раз подряд стал чемпионом мира.

Этот момент стал отправной точкой начала большой войны. Согласившись взять к себе Ягудина, Тарасова тем самым бросила вызов самому знающему и, возможно, самому амбициозному в мире корифею мужского одиночного катания. В конце 1998-го в одной из наших бесед Мишин блестяще сформулировал свое кредо:

– Когда тренер говорит, что считает главным – воплотить на льду музыку, то для меня это, простите, детский лепет на лужайке. Не об этом надо думать. А о том, чтобы завоевать медаль и победить всех соперников. Надо видеть конечную задачу – goal, как говорят американцы. А она в спорте одна – выиграть. Вот и я прежде всего думаю, что, во-первых, моя программа должна быть безупречной технически, чтобы спортсмен мог с ней победить. Во-вторых, она должна быть предельно удобной для фигуриста, чтобы он мог ее выполнить так, чтобы победить. В-третьих, программа должна понравиться судьям, чтобы они оценили ее максимально высоко и ты опять же мог бы победить.

Тогда, впрочем, Мишину и в голову не приходило расценивать Тарасову как серьезного соперника. Пусть даже с Ягудиным. Но в первой публичной стычке мирового масштаба они с Плющенко остались проигравшими. Спустя год – еще раз: на чемпионате мира-2000 в Ницце.

Все акценты отношений двух титанов мужского катания, равно как и их тренеров, были к тому времени расставлены совершенно четко. Незадолго до мирового первенства Ягудин проиграл чемпионат страны, а затем – Европы.

– Плющенко не просто выиграл. Он превзошел соперника по всем статьям, – поспешил объявить журналистам Мишин.

Европейское первенство проходило в Вене. Незадолго до этого Ягудин сломал руку – выступал, не снимая гипса. К тому же его уже второй год всерьез беспокоила травма бедра. С учетом всех этих сложностей я решила, что второе место – вовсе не повод для расстройства, и пригласила фигуриста на интервью. Однако в назначенное время фойе отеля оказалось пустым.

Прождав час и обозлившись до последнего предела, я вдруг заметила мелькнувшую в одном из зеркал знакомую русую шевелюру. Ягудин стоял за колонной, скрытый со всех сторон буйной декоративной растительностью, и, судя по этой маскировке, совершенно не собирался показываться журналисту на глаза. Это выглядело так по-детски, что эмоции мигом уступили место состраданию. Слишком горестной, несчастной и оттого беззащитной выглядела фигурка под роскошными гостиничными пальмами.

А спустя два месяца, выиграв третий по счету чемпионат мира, Ягудин честно признался мне:

– В Вене я был в шоковом состоянии. Не понимал, как такое вообще могло произойти. Дело ведь было не в том, что я проиграл чемпионат Европы, а в том, что проиграл Плющенко. Соперничество между нами будет продолжаться до тех пор, пока кто-то один не уйдет в профессионалы. А когда то же самое сделает и другой, все начнется снова…

Тот разговор получился на редкость откровенным. Меня не покидало ощущение, что Алексей все еще чувствует свою вину за сорванное венское интервью и в глубине души искренне признателен за то, что я не стала напоминать ему об этом. Многое открывалось мне впервые. Почему-то самым ярким моментом периода работы Ягудина с Мишиным для меня был не выигранный фигуристом чемпионат мира в 1998-м, а довольно пошлый показательный номер, в котором раскрашенный под туземца Алексей тряс телесами в набедренной повязке, сжимая в руках банан. Те впечатления оказались настолько живучи, что я долго не могла понять: на кой черт сдалось Тарасовой это весьма упитанное розовощекое чудо. Здесь же с удивлением обнаружила прекрасную эрудицию, умение размышлять, точность оценок и глубину переживаний. И ни капли рисовки.

– Не могу сказать, что вырос в богатой семье, – рассказывал Алексей. – Когда был маленьким, мы жили в коммунальной квартире только на мамину зарплату и бабушкину пенсию, но мне почти никогда ни в чем не отказывали. Правда, и запросов больших у меня не было. Мечтал вырасти и работать таксистом или водителем трейлера. Поначалу Мишин очень много помогал мне в жизни. Но в какой-то момент я вдруг стал чувствовать, что внимание это ослабевает. Я винил в этом самого себя. У меня ведь достаточно тяжелый характер. Я ленивый, меня нужно заставлять тренироваться, люблю спорить. Иногда – не по делу. Мишин же заставлял меня делать в тренировке то, что я ненавидел.

– Может быть, идя наперекор тренеру, вы просто подсознательно пытались вернуть себе его внимание?

– Наверное. Только Мишин в ответ уходил и начинал работать с другими. Понимаю, что для него та ситуация, которая сложилась в Нагано, была очень тяжелой, он-то рассчитывал, что все будет иначе. Но ведь знал как никто другой, в каком состоянии я выходил на лед. Два дня между выступлениями лежал под капельницами, которые ставили сразу в обе руки. Как катался, почти не помню. Думал лишь о том, чтобы откатать программу до конца. И когда после первых оценок Мишин вдруг встал и ушел за кулисы, я испытал настоящий шок. Поэтому, вернувшись в Петербург, сказал, что не приду на тренировку, пока мы не встретимся и не поговорим начистоту.

– На что вы рассчитывали?

– Да ни на что. На самом деле еще за месяц до Олимпийских игр, когда я выиграл чемпионат Европы в Милане, а Женя Плющенко стал вторым, понимал, что Мишин не столько радовался моей победе, сколько расстроился из-за поражения Плющенко. Собственно, он сам не скрывал этого. Когда я уходил от него, почти никто не верил, что у нас с Тарасовой что-то получится. Мне постоянно говорили: «Дурак, что ты делаешь? У тебя нет никакого будущего, одумайся!» Тот период получился неимоверно тяжелым. Решение уйти от Мишина уже было мной принято, Тарасова же не дала согласия сразу, продолжала думать. Я катался в «Туре Коллинза» и чувствовал, что нахожусь на краю пропасти. Если бы Тарасова отказалась, идти мне было бы некуда. Так что мне повезло. Правда, сейчас периодически думаю о том, что единственные соревнования, в которых я не хотел бы участвовать, – это Олимпийские игры.

– Почему?

– Хочу быть многократным чемпионом мира. Выиграть пять, шесть, десять раз подряд. А Игры… Они хороши только тогда, когда ты становишься чемпионом. В любом другом случае превращаются в страшное испытание. Поражение ведь перечеркиваетвсю предыдущую жизнь. Проиграл – и жизнь насмарку. А второе или третье место – это все равно поражение…

Предолимпийский сезон прошел в мужском одиночном катании, как и следовало ожидать, под знаком двух российских фигуристов. Все прекрасно понимали, что других соискателей главной спортивной награды четырехлетия не будет. Только Плющенко и Ягудин. Ягудин и Плющенко.

Подобное противостояние в спорте встречается нечасто. И всегда крайне украшает любой поединок. Когда Ягудин впервые стал чемпионом мира, Плющенко только исполнилось 15 лет. Он попал в Миннеаполис почти случайно – заменил снявшегося с соревнований олимпийского чемпиона Илью Кулика. И получил бронзовую медаль, что было воспринято как грандиозный успех. Хотя на самом деле катался не лучшим образом – перегорел от нервного напряжения еще до старта.

Прогресс начался лишь в следующем сезоне, когда Ягудин ушел к Тарасовой, а Плющенко остался у Мишина единоличным любимцем. Тогда же зародились невероятно мощные ростки будущей конкуренции. Желание Мишина видеть в чемпионах именно своего ученика было столь велико, что не могло не передаться воспитаннику. Слова о том, что Ягудин – не более чем один из соперников, которые Плющенко на протяжение трех последующих лет предстояло неоднократно произносить на пресс-конференциях, никому не приходило в голову воспринимать всерьез. Достаточно было увидеть битву между Алексеем и Евгением хоть однажды (равно как и их тренеров за бортами катка), чтобы понять: эти два тандема будут биться насмерть. И только друг с другом. Остальные – не более чем массовка.

Сезон 2000 года Евгений начал фантастически, демонстрируя невиданную доселе сложность и чистоту исполнения, в то время как основного соперника преследовали травмы и прочие напасти. Высшие оценки за технику, которые Плющенко регулярно получал на этапах «Гран-при», начали кружить голову не столько самому фигуристу, сколько его тренеру. Мишин стал публично позволять себе довольно пренебрежительные высказывания как в адрес своего бывшего воспитанника, так и его нынешнего тренера, утверждая, что за показным артистизмом программ не так много техники.

Ну а после того, как Евгений победил Алексея на чемпионате Европы-2000 в Вене, Мишин (пожалуй, впервые после победы Алексея Урманова на Олимпийских играх в Лиллехаммере) выглядел буйно-счастливым. Именно он, а не Плющенко, был в центре внимания на пресс-конференции. Стоя в середине многочисленной группы журналистов, путая русские и английские слова и не обращая внимания на вопросы, безостановочно рассказывал о своем воспитаннике: