Призвание варяга (von Benckendorff) - Александр Башкуев

В русской Армии его признали почти недоумком. По народу пошли анекдоты и сплетни. В армии же латвийской несчастного поддержали, — лифляндские офицеры никогда не могли понять цветовой слепоты русских и прочих славян.

Во всем мире признан талант моих егерей прятаться в зелени. Даже в России пытались какое-то время красить мундиры в зеленую форму. Не парадно-зеленую — согласно петровским Уставам, но травянисто-зеленую, или — "защитную". Ни русским, ни французам, ни даже пруссакам это не удалось. Их формы яркими пятнами всегда выделялись на фоне листвы и травы. В Северной армии на сей счет шутили, что "даже в этом русские не прочь полодырничать". А это не лень. Русские и вправду не видят столько оттенков. И немцы не видят. И даже — модельеры французы.

Я прибыл к кузену и постарался ему как можно мягче — все объяснить. Nicola, у коего это было первым заданием от Императора, был страшно подавлен, но от моих слов приободрился. Он, невесело усмехнувшись, спросил:

— Как ты думаешь, я смогу стать хорошим Царем для такого народа? Они же не видят простейших вещей!

Я обнял кузена и шепнул ему на ухо:

— Нет, мой Повелитель. Это не русские не видят многих вещей. Это у Вас глаза видят этакое, что не под силу обычному смертному. А что еще нужно — Великому Государю? Научитесь же прощать обделенных сим Даром и Вам — воздастся.

Кузен мой, наконец, улыбнулся и с легкой иронией вдруг спросил:

— Так стало быть — любой егерь способен возглавить этот народ?

Я поклонился еще раз и отвечал:

— Сие — участь варяга. Народ сей не умеет управлять собой сам и вечно просит варягов на Царство. Если вы будете лучшим варягом, Империя сама поднесет себя вам — на блюде.

Юный принц ударил меня по плечу и расхохотался. Он стал совершенно спокоен и доволен собой.

Как видите — я не люблю зиму, потому что зимой длинные ночи, а ночью я все равно что — слепец. Так что радуюсь я Природе лишь весною, да — осенью. И если весной сильно грязно, да сыро от прошедшей зимы, осенью…

Я люблю эту пору. В детстве в такие дни матушка уезжала на Биржу и мы с Дашкой ходили гулять. Без матушки нам скучно было сидеть взаперти.

Нас сажали на маленьких пони и мы ехали в лес — слушать улетающих птиц. А еще на берег холодной Балтики — смотреть на ряд набегающих волн, дышать свежим запахом моря…

Помню, как хрупали льдинки под копытами моей крошечной лошади, как шел из моего рта пар, если подуть на дашкины ручки…

Она носила маленькие перчатки с гербами Бенкендорфов и Шеллингов и так как она всегда их теряла, бонна связывала их тонкой бечевкой, которую пропускала под дашкиной курточкой. Перчатки были из тонкой и весьма дорогой кожи и совершенно не грели. Тогда сестрица сбрасывала их и они висели забавными тряпочками, когда я грел дыханием сестренкины руки…

В наши годы, случись нам встретиться осенью, мы всегда едем в наш Вассерфаллен и идем к взморью. Там моя сестра — баронесса фон Ливен всегда снимает с рук дорогие перчатки и я, как тысячу лет назад, снова их грею дыханием… Мы с сестрой любим друг друга.

Пилюли доктора Боткина были ужасно горьки на вкус и после них рот жгло, будто крапивой. Но… Они делали свое дело и мы с Доротеей впервые пошли гулять летом на улицу. (Отец с матушкой следили за каждым шагом любимых чад, готовые сию минуту тащить нас домой!)

Первый опыт прогулки удался и Боткин прописал нам эти пилюли два раза в день в течение месяца. Потом недельку стоило посидеть взаперти, чтоб не слишком ослабить "естественную защитную силу", а потом — снова месяц гулять, принимая пилюли.

Родители наши осыпали Шимона золотом и… У них возникла дискуссия. В Дерпте гулять было негде — кругом посты охраны, да закрытые полигоны для испытаний. Сидеть летом в Риге — дурацкое дело. Наш же родовой Вассерфаллен под Пернавом лежал в слишком пустынных местах: местные ливы смешались с немцами совершенно, а латыши не жили в столь голодных краях.

Поэтому мой отец уговорил мою матушку, чтоб мы ехали отдыхать в его "родовое поместье". В 1777 году мой дед Карл Александр отбил у курляндцев "даугавские земли" под Динабургом, называемым латышами — Даугавпилсом, а русскими — Двинском.

Земли сии были розданы его друзьям и приверженцам — в основном, латышам дома Уллманисов. А так как в тех краях баловали курляндцы, Уллманисы жили там огромными семьями — с охраной и домочадцами. Если нам с Дашкой не хватало друзей и подружек, там-то уж их было — навалом.

Во всем этом был один-единственный минус. До сего дня мы жили вдалеке от границы Лифляндии. Теперь нам предстояло увидеть истинные отношения католиков и протестантов.

Это было раннее летнее утро. Я даже не успел как следует проснуться и вылезти из кровати, когда на улице закричали:

— Горит! Горит! Это — Озоли (Дубки) горят!

Я выскочил на улицу. По небу медленно плыли клубы черного маслянистого дыма. Люди метались по улице, не зная что делать — Карлиса с отрядом в тот день как раз не было. Он уплывал по торговым делам в Европу и в имении была лишь охрана моей матушки. Все — ливонцы, люди — не местные, и они, естественно, растерялись.

Потом появилась моя матушка, — она была уже в мундире и отдавала приказы. Люди сразу успокоились и стали вооружаться и делиться на группы, кому ехать в Озоли, а кому — остаться на защиту имения. Нас, детей, тут же согнали в большую кучу и поволокли в "отцову" кирху.

Он как раз выстроил большую кирху из камня и теперь она служила чем-то средним между штаб-квартирой имения батюшки, сторожевой вышкой и крепостью на случай осады. Там было все. Вплоть до маленького колодца со "святой водой" и погребов, всегда набитых солониной и прочими съестными припасами.

Но мне не хотелось в кирху. Я уже думал себя мужчиной, и меня тянуло на подвиги. Я не знал других мальчиков, но по лицам их понимал, что они — мои родственники. (У Бенкендорфов весьма сильная Кровь и среди латышей, да ливонцев — много детишек с нашими чертами. Что вы хотите, — мы ж "жеребцы Лифляндии"!)

Мне было семь лет, но я был воспитан в доме Хозяев и меня сызмальства приучали к умению командовать окружающими. Я осмотрел толпу мальчиков и показал на двух самых рослых, сильных (и хорошо одетых) из них:

— Как вас зовут? Вы — мои родственники?

Ребята переглянулись. По возрасту мы были почти одногодки, но им не понравился мой тон и приказы. Тот, что был побольше и посветлее, сразу насупился и с угрозой спросил:

— А ты, кто такой, чтоб нами командовать?

Паренек был на голову выше меня и, похоже, чуть старше. (Потом выяснилось, что Петер на полгода старше меня.) Он был здоровый, крепкий, какой-то белесый и необычайно веснушчатый парень, а кулаки его были уже с мою голову. (На лице его было просто написано, что он — Бенкендорф. Потом выяснилось, что отец его — деревенский кузнец, — незаконный сын моего деда Карла Александра. Стало быть, — нынешний начальник Северного участка Пограничной Стражи Империи генерал жандармерии Петер Петерс — мой двоюродный брат.)

Второй парень, что глянулся мне, был темной масти с тонкими чертами лица. Он был страшно похож на моего батюшку и я признал в нем кого-то из "Турков" Уллманисов. (Выяснилось, что Андрис — внук пастора Стурдза. Стало быть, и нынешний начальник Западного Отдела Третьего управления (Англия и Голландия) — егерский генерал Андрис Стурдз тоже мой — троюродный брат.)

В отличье от здорового Петера, Андрис был тонким и гибким, будто пружина, а в глазах его уже в столь малом возрасте был виден природный ум "Турков". Поэтому он не стал со мной сразу ссориться, но предостерегающе придержал на минуту боевого кузена. Тот же был не дурак помериться со мной силой.

Я готов был "стукнуться" с Петером (Кровь "Жеребцов" сказалась и в этом), но в тот момент это было не главное. Я сказал примирительно:

— Вы — самые сильные. А мне нужны сильные слуги, чтоб они помогли убежать мне из кирхи. Там, наверно, Война, а нас тут запирают! Если хотите, — айда за мной! А если нет — сидите здесь с маленькими и девчонками!

Ребята переглянулись. Мы и вправду оказались в компании самыми старшими. (Потом, матушка с усмешкой призналась, что она, уезжая с народом в Озоли — нарочно прихватила с собою всех старших ребят. Догадайтесь с трех раз — почему.)

Мы, с выбранными мною ребятами, прокрались в комнатку церковной прислуги и выглянули в окно. Наши сторожа собрались большой кучей и курили длинные трубки у церковных дверей. На нас они внимания не обращали, а больше — смотрели в сторону далекого дыма с неведомых Озолей.

У меня немедленно созрел план, подсказанный мне одною из читанных книжек. Мы побежали к прочим детишкам и я приказал родимой сестрице:

— А ну — покричи погромче! Да поплачь и покашляй!

Дашка в первый момент не захотела понять моей просьбы. Ей было пять лет, но уже в столь милом возрасте сестрица и пальцем о палец не хотела ударить — "за просто так". Пришлось договариваться. Я сказал ей: