Лебяжье ущелье - Наталия Ломовская

Покровскому, похоже, удалось то, что никак не удавалось Кате, он разгадал тайну неба и тайну человеческих глаз, нашел единственный, искрящийся, насыщенный светом оттенок голубого цвета, недоступный больше никому! Как некогда критики и зеваки подозревали, что Куинджи прячет за своими картинами естественные источники света – свечи или даже лампочки, создающие абсолютно правдоподобный эффект лунного свечения, так и теперь многие верили, что Покровский пользуется невиданными, драгоценными красками с какими-то «микрокристаллами»! А Катя не верила. На выставке, устроенной в частной галерее с невыносимо пошлым названием «Серебряный павлин», она постаралась отделиться от сокурсников, затеряться в толпе. Ей хотелось рассмотреть триптих «Праздники»: полотна «Елка», «Проводы новобранца», «Свадьба». Бытовые зарисовки, важные моменты из жизни самой простой семьи. И снова это странное соседство, сочетание стилистически чуждого, несочетаемого. Что он хочет этим сказать? В самом деле видит так мир или привычно использует знакомый прием? И выражает ли через этот прием внутреннего контраста состояние кричащей души либо просто катится на пойманной волне моды?

Растопыренные лапы елки, увешанной дешевыми картонажами, полупьяный Дед Мороз в плюшевой шубе, важный малыш читает ему стишок. На детской рожице, перепачканной шоколадом, застыло ожидание чуда, и словно бы нимб светится над его кудрявой русой головенкой…

Подробно, с любованием написанные селедка под шубой и налитые небесной влагой, искрящиеся глаза матери, обхватившей стриженую (где они, русые кудри?) голову сына…

Натянутая улыбка выглаженного жениха и ликующий взгляд невесты, ее животик, заметно круглящийся под тюлевым платьем.

– Вам нравится? – спросил Катю кто-то, неслышно подошедший к ней со спины.

– Очень! – уверенно ответила она, не оборачиваясь. – Особенно руки, вот, у матери! Видите, какие они натруженные, блестят? И обручальное кольцо, как можно было ухитриться показать, что оно истерто? А фигура невесты? Эти тюлевые банты… Так подробно, так приземленно… и прозрачно! Не знаю, не умею объяснить!

Тут только она сообразила, что говорит не сама с собой, и обернулась. Но ей, невеличке, пришлось еще запрокинуть голову, чтобы разглядеть лицо человека, улыбавшегося ей. Он был высокий и широкоплечий, с простым русским лицом, курносым и скуластым, и с такими сияющими голубыми глазами, что Катя узнала его в ту же секунду, как только увидела.

Богемная развязность изменила Катерине. Рот-то она открыла, но пару секунд не могла выговорить ни слова, но стоящий рядом человек же вовсе не хотел ей помочь и только посмеивался. Наконец сжалился, протянул широкую, короткопалую ладонь с въевшейся в кожу краской.

– Иван.

– Катя.

– Вы любите креветки?

Вопрос застал Катю врасплох. Откровенно говоря, она не знала, любит ли креветки, ей нечасто приходилось пробовать этот деликатес ввиду его относительной дороговизны.

– Не знаю…

– По крайней мере, искренне, – одобрил Иван. – Скажу по секрету: в соседнем зале сейчас начнется банкет. Будет салат из креветок и всякие другие вкусности. Вход только по пригласительным. У вас есть пригласительный?

– Нет.

– Я так и думал. Держитесь за меня, и мы с вами перехватим из-под носа богемных тусовщиков по две порции ракообразных. Но пока можем еще погулять по выставке, насладиться сполна моим творчеством. Идем?

Однокурсницы, фигурально выражаясь, одна за другой умирали в мучительных конвульсиях – от зависти, разумеется. Катерина, наша Крошечка-Хаврошечка, шествует по залу, уцепившись, как большая, за локоть Ивана Покровского! Мало того, он и на банкет ее пригласил, и люди видели, что после банкета Покровский усаживал в свой роскошный автомобиль симпатичную студенточку…

Так начался их головокружительный, сумасшедший, светоносный роман. Даже защита диплома, такое важное событие в жизни, прошло для Кати как во сне. Реальный мир расплылся в радужном сиянии, какое бывает, если зажмурить на солнце влажные ресницы. Кате теперь не было нужды думать о грубых мирских материях. Покровский снял для нее необыкновенно солнечную студию с крошечной задней комнаткой. Огромная двуспальная кровать занимала всю площадь спаленки, оставляя место лишь для самодельной, грубо сколоченной этажерки, оставленной предыдущим хозяином. На верхней полке стоял альбом Венецианова, между глянцевых страниц которого не переводились купюры разных достоинств. Теперь Катя позволяла себе не только покупать краски, могла иметь не только все необходимое для своего ремесла, но она наконец-то получила возможность помогать родителям… Катя начала хорошо одеваться и питаться, ее мальчишески угловатая фигура чуть округлилась. Теперь это была не тощая студентка в драных джинсиках и свитерке грубой вязки, а цветущая молодая женщина.

Да, а откуда же брались деньги в художественном альбоме? Не сами же заводились от сырости? Катенька работала в издательстве, иллюстрировала детские книжки и получала смехотворную зарплату. Очевидно, Иван подкладывал купюры в Венецианова при любой возможности, но когда она спросила об этом, он только рассмеялся в ответ:

– Маленькая моя, ты из тех женщин, которых должно оберегать. Так или иначе, кто-то должен был прийти и взять на себя заботу о тебе. Этим кем-то оказался я. Неужели это тебе не нравится?

Ей это нравилось. Более того, это было, как она думала порой, закономерно и нормально, словно кто-то давно, еще в детстве, пообещал ей этого высокого веселого человека, пообещал в подарок на день рождения. «Если будешь хорошо учиться…» И Катя старалась быть хорошей ученицей. Ее живописный талант совершенствовался день от дня. Разумеется, она не избегла некоторого эпигонства, ее полотна первое время напоминали работы Покровского, но на его откровенные сюжеты и идеи она смогла набросить флер нежной женственности. В сочетании с мужской, строгой манерой письма, выходило нечто очаровательно оригинальное. Ее работами стали интересоваться галереи, кое-что было уже куплено. Иван гордился ее успехами, удивлялся ее молодой дерзости, и… любил ее. Она ощущала эту любовь, как непрестанное, ровное солнечное тепло. А на солнце не ропщут, если его скрывают тучи, на него не обижаются, когда вдруг наступает ночь, и если тоскуют по нему порой, в долгие зимние дни, то отнюдь не бранят, а только ждут, ждут с мучительным и радостным нетерпением… Кате и в голову не приходило спросить: почему Иван может остаться у нее сегодня, а завтра – ни в коем случае? Почему куда-то им можно пойти вместе, а куда-то – нежелательно? Почему, наконец, он не женится на ней, если так сильно (она знает это) любит? Потому, что солнце не может принадлежать только кому-то одному, солнце для всех, вот и весь ответ!