Неугомонная мумия - Эллис Питерс

Рамсес внимательно осмотрел толпу кандидатов в археологи и справедливо решил, что ничего интересного в предстоящей процедуре нет.

- Мама, я буду тебе помогать, - объявил он.

- Очень мило с твоей стороны, Рамсес. А ты не хочешь закончить свои собственные раскопки?

Рамсес бросил на черепки уничижительный взгляд:

- Я с ними покончил к полному своему удовлетворению. Я просто желал провести пробные раскопки, поскольку у меня нет никакого опыта, хотя я неплохо осведомлен об основных принципах. Однако очевидно, что это место лишено интереса. Теперь я рассчитываю обратить свое внимание на...

Я закатила глаза:

- Помилуй, Рамсес! Не могу понять, откуда у тебя эта прискорбная привычка к многословию. Нет никакой необходимости прибегать к пространной речи в ответ на простой вопрос. Краткость, мой мальчик, - это не только признак острого ума, но и свидетельство хорошего литературного стиля. Я просила бы тебя брать пример с меня и впредь, ведь твоя мама...

Меня перебили, но не Рамсес, который внимательно слушал, а Бастет. Жалобно мяукнув, она цапнула меня за ногу. По счастью, сапоги из толстой кожи не позволили острым зубам добраться до моей плоти.

На страницах личного дневника я могу признаться в допущенной ошибке. Мне не следовало перебивать Рамсеса, когда он заговорил о своих планах. Бастет лишь указала на мое недостойное поведение.

Все утро я занималась хозяйственными делами. И лишь когда рабочие приступили к раскопкам после полуденного перерыва, нашла время взглянуть, как продвигается работа.

Они уже заложили первый шурф. Пятьдесят человек размахивали кирками и лопатами, и столько же детей сновали туда-сюда, оттаскивая мусор в сторону. Эта картина была мне знакома по предыдущим экспедициям, и, несмотря на весь мой пессимизм по поводу сезона в Мазгунахе, я приободрилась.

Я прошла вдоль цепочки рабочих, в душе надеясь, что кто-нибудь вдруг вскрикнет, обнаружив ценную находку. И моим глазам предстанет сокровище саркофаг, тайник с драгоценностями или даже нетронутая гробница. Но открытие я сделала лишь в конце шурфа.

От английских и европейских туристов часто можно слышать, что все египтяне похожи друг на друга. Разумеется, это полный вздор. Эмерсон называет это предрассудком, и, наверное, он прав. Однако я готова признать, что бесформенные одеяния и тюрбаны создают впечатление однообразия, а бороды, к которым наши работники питают особое пристрастие, лишь усиливают впечатление, что все эти люди - близкие родственники. Но, несмотря на это, не прошло и пяти минут, как я увидела лицо... и - стыдно признаться - от неожиданности чуть не села на песок.

Едва ли не бегом я кинулась к Эмерсону.

- Он здесь! Идем быстрей, Эмерсон!

Мой дорогой с кислой миной рассматривал первую находку - неказистую глиняную лампу. Он сердито посмотрел на меня:

- Кто здесь, Амелия? Выражайся яснее.

Я сделала паузу для большего эффекта.

- Человек, который разговаривал с Абделем!

Эмерсон в сердцах сунул лампу в ящик.

- О чем ты говоришь, черт возьми? Какой еще человек?

- Неужели ты забыл? Я же тебе его описывала. Тот, что говорил на жаргоне торговцев золотом, и когда меня увидел, то...

- Ты совсем из ума выжила, Амелия?!

Я схватила его за руку:

- Пойдем же скорей!

По пути к раскопу я объяснила:

- У него отвратительная внешность. Жуткая и уродливая. Никогда не забуду этого ужасного лица. Ты только подумай, зачем бы он здесь оказался, если бы не вынашивал какие-то гнусные планы?

- Где этот мерзавец? - поинтересовался Эмерсон с обманчивой покладистостью.

- Вот!

- Эй, любезный... - позвал Эмерсон.

Человек выпрямился. Глаза его расширились от притворного удивления.

- Вы говорите со мной, господин?

- Да, с тобой. Как тебя зовут?

- Хамид, господин.

- Ах да, помню. Ты не из местных.

- Я вам говорил, господин, я из Манавата. Мы узнали, что здесь есть работа.

Он отвечал не задумываясь. И ни разу не отвел взгляда. Я сочла такое поведение крайне подозрительным.

- Будь осторожен, Эмерсон! - прошипела я. - Если его впрямую обвинить, он может ударить тебя киркой.

- Ну-ну... Хамид, когда ты был в Каире?

- В Каире? Я никогда там не бывал.

- И ты не знаешь Абделя, торговца древностями?

- Нет, господин.

Эмерсон сделал ему знак возвращаться к работе и отвел меня в сторону.

- Вот видишь? Ты опять дала волю воображению, Амелия.

- Разумеется, он будет все отрицать. Ты неправильно его расспрашивал. Впрочем, это не имеет значения, нам все равно не удалось бы вытянуть из этого мерзавца признание. Я лишь хотела, чтобы ты обратил на него внимание.

- Сделай одолжение, не надо больше ни к кому привлекать мое внимание, если только это не мертвец по меньшей мере тысячелетней давности. Эта работа и так утомительна. И лишние сложности мне не нужны.

И он с ворчанием удалился.

Честно говоря, я начала жалеть о своем опрометчивом поступке. Могла бы догадаться, что Эмерсон поднимет меня на смех. А теперь этот человек с ужасным лицом знает, что я подозреваю его. Было бы куда лучше, если бы он пребывал в заблуждении, будто меня обманул его маскировочный наряд - халат и синий тюрбан, в каких щеголяют и все остальные рабочие.

Но что сделано, то сделано. Может, Хамид, зная, что я за ним слежу, решится на какой-нибудь опрометчивый поступок... Например, предпримет новое нападение. Приободренная этой приятной мыслью, я вернулась к работе.

Но сосредоточиться никак не удавалось. Мой взгляд то и дело устремлялся к горизонту, где издевательским напоминанием о запретном рае высились пирамиды Дахшура. Глядя на прекрасные древние строения, я как никогда хорошо поняла, что должна была чувствовать Ева, изгнанная из рая. Оглядываясь на чудесные цветы Эдема, она, должно быть, испытывала ту же тоску, что и я теперь. Надо сказать, этот пример с Евой - еще одна наглядная демонстрация мужского двуличия. Адама вовсе никто не заставлял есть это дурацкое яблоко, а его попытка спихнуть всю вину на доверчивую супругу выглядит, по меньшей мере, недостойной.

Поскольку мои глаза, как стрелка компаса, были устремлены на север, то я первая увидела, что со стороны пирамид к нам мчится всадник. Горячий арабский скакун летел по бесплодной равнине, и я невольно залюбовалась им. Может, даже приоткрыла рот. Во всяком случае, когда всадник натянул поводья, остановив коня в нескольких шагах от меня, челюсть моя точно поехала вниз. Мсье де Морган грациозно взмахнул шляпой, но поразила меня вовсе не галантность француза, а вид существа, восседавшего перед ним.

На горячем арабском скакуне сидел мой сын собственной персоной. Грязнее некуда, с ног до головы в пыли и до отвращения довольный. Невинный взгляд его синих глаз способен довести до членовредительства даже самую выдержанную мать.