Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии - Уильям Манчестер

Выпуск колес – мастерский удар. Конкуренция почти отсутствовала; несомненно, изобретателем был он. Оставалась проблема патентов, которая переросла в типичную крупповскую битву – со вспышками неистовой ярости, угрозами, полной неразберихой и штрихами вульгарной комедии. Вопрос заключался в следующем: насколько неограниченными были его права? Чем дольше продолжалась бы его монополия, тем ценнее она бы была. Как только его технология становилась всеобщим достоянием, прибыль резко сокращалась. Берлин признал патент 3 февраля 1853 года. Альфред хотел, чтобы его срок составлял десять лет, правительство настаивало на шести; сошлись на восьми, хотя он и протестовал, заявляя, что это будет означать истечение срока патента, «прежде чем от него будет получена какая-нибудь выгода». Это блеф. Он сразу же должен был получить большую выгоду и знал об этом. А возражал лишь для того, чтобы это заметили, желая тем самым заложить основу для будущей кампании. Эта тяжелая борьба была особенно унизительной оттого, что велась в его собственной стране. Все другие европейские страны поступали с его колесами достойно. За рубежом не возникло ни одного спора в отношении лицензирования. Скаредной оказалась только Пруссия.

А вообще свои беды в Берлине Альфред создавал сам. Не имея никаких талантов в обращении с людьми, он ухитрился заставить отвернуться от себя даже тех, кто был к нему расположен. Например, влиятельного министра торговли Пруссии, банкира с пальцами в форме сосисок по имени Аугуст фон дер Хайдт. Медаль «Кристал-палас» побудила министра приехать и осмотреть завод Круппа. Он думал, что оказывает тем самым честь успешному предпринимателю. Но раз он не обладал королевской властью, Альфред, который всегда проявлял бдительность перед лицом шпионажа, пренебрежительно с ним обошелся. Это было очень глупо. Фон дер Хайдт обиделся до смерти. Он пообещал отомстить этой свинье, и у него были средства, чтобы нанести Круппу мучительный удар, потому что Пруссия уже вытеснила Австрию в качестве образцового полицейского государства Европы. Через год после первой стычки по поводу патента Альфред, осознав, какую грубую он совершил ошибку, стал раскаиваться. И конечно же перестарался. Так бывало у него всегда и во всем, это его черта. Приобретя портрет фон дер Хайдта, он повесил его над своим письменным столом и дал знать министру, для чего это сделано: «…чтобы вдохновлять и воодушевлять меня на достижение успехов, точно так же, как Христос на своем божественном пути».

Божество этим не было тронуто. Пусть Христос занимается своим собственным делом; министерство торговли стало для Круппа непримиримым врагом. Чтобы досадить ему, фон дер Хайдт пообещал, что заказы на крупповские колеса для использования на железных дорогах Пруссии будут сокращены до минимума. Его министерство обладало юрисдикцией над железными дорогами и спустило инструкции: ориентироваться на пудлинговые колеса. Альфред пришел в ужас. Под угрозу была поставлена честь Пруссии! И прибыли Круппа! «Кто поверит, что только за один месяц этого года мы поставили Франции – а также одной-единственной австрийской компании – товаров на большую сумму, чем прусским государственным железным дорогам за все время их существования?» – вскричал он в пасхальное воскресенье 1857 года. В начале следующего года он заметил барону Александру фон Гумбольдту, что, несмотря на признание в других странах, «прусские государственные железные дороги неизменно упорствуют в том, чтобы быть исключением, и их суммарные заказы за последний год не достигли необходимого минимума одного дня». Инициатор бойкота и пальцем не пошевелил: тогда Альфред направил протест непосредственно фон дер Хайдту, заявив, что покупатели из министерства «до необъяснимой степени игнорируют» предприятие Круппа и все просьбы о предоставлении работы и что «до сих пор прусские государственные королевские железные дороги не выбрали и полпроцента произведенных колес».

Здесь речь не только о деньгах. Сто лет назад капиталист не был председателем совета директоров, который беспокоится о ежеквартальных дивидендах и пропорциях между ценами и доходами. Для него проблема упиралась в само выживание. В безудержной погоне за использованием возможностей времени – фантастическими выигрышами для горстки людей в тот головокружительный момент истории – консервативная поза была невозможна. По британским меркам промышленность Германии все еще была бедной родственницей; тем не менее в Центральной Европе формировалась неумолимая сила, а некоторые цифры указывают на быстроту ее роста. За десятилетие к 1860 году объем годового производства рурских доменных печей увеличился в пятнадцать раз. В 1857 году число крупповцев перевалило за тысячу человек. Число цехов металлургического завода увеличилось в восемь раз и теперь включало в себя прокатный стан, механический пресс, слесарную мастерскую, десяток паровых молотов, печи и литейные цеха.

У Альфреда были агенты в Лондоне, Париже и Вене, один из них – Маттиас фон Фичек – представлял также Ротшильдов. После Парижской выставки крупповская сталь приобрела особый статус, и он начал выпускать болты и коленчатые валы для иностранных судов. Но перед лицом безжалостной необходимости расширения его финансовое положение оставалось шатким. Все завоевания могли очень быстро испариться. До сих пор у Круппа не было особого места в Германии. (Или, собственно говоря, в Эссене. Он был известен специалистам и министрам правительства, но не общественности. В апреле 1854 года полицейский комиссар Эссена, нотариально заверяя рекомендацию Рейнской пароходной компании в Кельне в отношении крупповских коленчатых валов, назвал Альфреда «герром Фридрихом Круппом».) Ему предстояло утвердить себя своими собственными мускулами, и его самым ценным имуществом был тот самый патент на производство колес. С ним он мог добиться решающего лидерства; без него Пруссия будет принадлежать не Круппу с его могучей пушкой, а женоподобным церковным колоколам Якоба Майера.

Альфреду не было нужды так сильно проталкиваться вперед. В погоне за периферийными источниками сырья он уже превосходил самого себя, а его требования, чтобы завод оставался во владении одного человека, неоднократно подвергали концерн опасности. Позднее его потомки были благодарны ему и за то и за другое. Без той силы, которую набрал Крупп, фирма попала бы под антитрестовские меры, последовавшие за Второй мировой войной. Однако в охваченные депрессией 1850-е годы действия Альфреда казались непомерно глупыми – в том числе и его сонному партнеру. По мере того как возрастали заимствования Круппа, Фриц Штоллинг все больше беспокоился. Глупо танцевать на таком канате, утверждал он; почему не образовать корпорацию? Для Альфреда это было подобием просьбы о том, чтобы поделить с ним Берту. Он не мог себе представить более страшной участи, чем «попасть в руки акционерной компании». Штоллинг упорствовал. Он считал, что имеет право на аудит, и был прав, но это не имело значения. Как уже произошло с братьями Альфреда до него, Штоллинг был вытеснен. «Я должен быть тем, кем и собирался быть, – Альфредом Круппом, единственным собственником, – писал Альфред Ашерфельду. – Тот факт, что герр Штоллинг имеет право на какую-то долю… не представляет интереса для общественности».