Красавицы не умирают - Людмила Третьякова

Андре Моруа в книге «Три Дюма» пишет: «5 февраля 1847 года толпа любопытных следовала за погребальным катафалком, украшенным белыми венками. За дрогами, обнажив головы, шли лишь двое из прежних друзей Мари Дюплесси: Эдуард Перрего и Эдуард Делессер». Видимо, основываясь на воспоминаниях, Моруа замечает, что в день похорон «низко нависшее небо было темным и мрач­ным». К полудню пошел дождь.

Все совпадало. И даже погода.

Памятник Александру Дюма, человеку, обессмер­тившему Альфонсину, которая ответила ему тем же, нахо­дится неподалеку. Говорили, что, когда знаменитого автора хоронили в 1895 году, участники траурной церемонии предлагали отнести белые цветы с его гроба на могилу «дамы с камелиями».

Дюма похоронили, согласно его завещанию, в длинной рубахе, в которой он обычно сидел за столом, и с голыми ногами: он гордился их изяществом.

Его вторая жена, Надежда Нарышкина, поставила, а вернее, положила странный памятник: мраморный Дюма лежит под навесом в том же самом виде, как и лежал в гробу: в длинной рубахе и с голыми ногами. Монумент внушителен, но производит почему-то гнетущее впечатление.

Могила Альфонсины скромна, мрамор бел, и, вопреки моим предположениям, ее навещают. У подножия памят­ника стоял горшочек с искусственными камелиями и лежа­ла живая роза. Она еще не успела завянуть: видимо, сюда приходил кто-то незадолго до меня. Я нашла здесь пись­мо, промокшие под дождем страницы прилипли к под­ножью надгробья. В правом верхнем углу был напечатан адрес. Штат Массачусетс. Город. Номер дома. Фамилия. Стояла дата: 14 октября 1996 года. Местами буквы рас­плылись, бумага расползлась от влаги. Письмо было напи­сано не случайно. Оно начиналось так: «Дорогая дама с камелиями!» Дальше я не стала читать. Ведь это письмо было адресовано Альфонсине.

ЗАГАДОЧНАЯ ФОРМУЛА ЛЮБВИ

Вот видишь, мой друг, — не напрасноПредчувствиям верила я:Недаром так грустно, так страстноДуша тосковала моя!..Прощай!.. Роковая разлукаНастала... О сердце мое!..Поплатимся долгою мукойЗа краткое счастье свое!..Е.Ростопчина

«Мозг покойной оказался в высшей степени развитым, что и можно было предвидеть». Из шведской газеты за фев­раль 1891 года...

                                                    * * *

— А ну-ка, скажите, как вас зовут, моя умница? — спрашивал дьячок маленькую девочку, которую нянька, возвращаясь из церкви, вела за руку.

Кроха молчала.

—      Стыдно, барышня, не знать своего имени! — по­смеивался дьячок.

—      Скажи, деточка, — наставляла нянька, — меня, мол, зовут Сонечка, а мой папаша генерал Крюковский!

Дьячок, провожая их до дома, указал девочке на ворота:

—      Видите, маленькая барышня, на воротах висит крюк. Когда вы забудете, как зовут вашего папеньку, вы только подумайте: «Висит крюк на воротах Крюковско­го», — сейчас и вспомните.

Софья Васильевна Корвин-Круковская, известная все­му миру как Ковалевская, родилась в Москве 15 января 1850 года. Самый теплый человек детства — нянюшка. Она души не чаяла в девочке, которая родной матери ка­залась диковатой и неловкой. Когда Соне было восемь лет, отец вышел в отставку и увез семью в имение Палибино на границе России и Литвы. Дети Круковских: Со­ня, сестра Аня, семью годами ее старше, и брат Федя, на три года младше — попали под сень старого большого дома. Он стоял посреди парка, к которому вплотную при­мыкал громадный бор. В нем, говорили, водилась нечистая сила, лешие да русалки. Здесь было приволье. Только строгие гувернантки портили этот рай.

—     Как! Вы еще в постели? Вы снова опоздали к уро­ку! Так не можно долго спать! Я буду жаловаться генера­лу! — гневалась француженка, открыв дверь в детскую.

—     Ну и ступай, жалуйся, змея! — бормотала ей вслед нянюшка. — Уже господскому дитяти и поспать вдоволь нельзя! Опоздала к твоему уроку! Велика беда! Ну и по­дождешь — не важная фря!

Тихую жизнь усадьбы нарушило одно происшествие. Заметили, что в доме стали исчезать маленькие, но цен­ные вещицы: серебряная ложечка, золотой наперсток, пер­ламутровый перочинный ножик. В доме поднялась тревога. После долгих пересудов и дознаний напали на след вора. Им оказалась старая дева, портниха Марья Васильевна, которую все дворовые не любили за гордость и высокоме­рие. Замкнутая, ни с кем не общавшаяся, жила она себе особняком в отдельной комнате, чиня господское белье и детские вещи. И вдруг — на тебе, старая дева влюбилась в немца-садовника, немолодого, толстого. В его-то кармане и стали оседать не только украденные «презенты», но и деньги помешавшейся от страсти старой девы.

Вечерами Соня с сестрой, лежа в кроватках, затаив дыхание, слушали, как няня обсуждает с приходившими к ней на вечерний чаек знакомыми невероятную новость.

—      Ах, негодница! Да и то, стал бы такой молодец, как Филипп Матвеевич, задаром такую старуху любить! Вот ее любовь куда завела...

 Соня слушала. Любовь? Что же это такое? И как это — воровать, а потом страдать, гореть от стыда? И все это ради любви? Странная какая вещь. А этот немец, ведь он довольно противный. Наверное, и она могла бы полю­бить, рассуждала шестилетняя Соня, но красивого.

Очень скоро красивый нашелся — Сонин дядюшка, приехавший погостить в Палибино. За обедом Соня смот­рела на него во все глаза. Когда ей делали замечание, крас­нела до ушей. Почему-то она стеснялась произнести его имя и с трепетом ждала вечера, когда красавец дядюшка, люби­тель повозиться с малышами, усаживал ее на колено и на­чинал вести «научные беседы». Это было время блаженства.

Дни маленькой Сони потекли в ожидании заветного часа. Однажды она увидела, что на дядином колене сидит ее подружка, хорошенькая, как ангелок, Оля.

Соню точно кто-то толкнул в спину. Вихрем налетела она на соперницу и вцепилась зубами в ее пухлую ручку. Та пронзительно взвизгнула. Это отрезвило Соню. В ужа­се от содеянного, а еще больше от ревности она рыдала в комнате няни. Так оборвалась ее детская любовь. Кова­левская, вспоминая об этом случае, говорила, что детские влюбленности часто бывают чувством значительно более сильным и запоминающимся, чем об этом принято думать.

...Математика тоже началась с палибинских вечеров. Один из родственников Круковских, часто посещавший гостеприимную усадьбу, был страстным любителем побе­седовать на отвлеченные темы. Лучшей слушательницы, чем Соня, сосредоточенная и любопытная, и придумать было трудно. От него она услышала в первый раз о мно­гих интереснейших вещах. Например, о квадратуре круга, об асимптотах, к которым кривая приближается, но — по­думать только! — никогда их не достигает. В этом было что-то таинственное и загадочное. Соня заглянула в новый чудесный мир, куда простым смертным хода не было. Ко­нечно, она не могла осилить смысла математических поня­тий, но в ней пробудилась фантазия, и нужен был лишь новый толчок, чтобы робкий интерес перерос во что-то бо­лее значительное...