Не позже полуночи и другие истории (сборник) - Дафна Дюморье

Дверцы фургона распахнулись, и ее обдало потоком холодного воздуха.

– Капитан говорит, – сказал, весело скалясь, паренек с копной волос, – если вы любите фейерверки, так вылезайте. Есть на что посмотреть.

Вслед за пареньком она спустилась из фургона, протирая глаза. Фургон стоял у канавы, за ней тянулось поле, через которое, судя по всему, текла река, но вблизи все тонуло в черной мгле. Кроме нескольких строений у излучины дороги – скорее всего, ферма, – Шейла ничего не различала. Зато вдали небо полыхало оранжевым заревом, словно солнце, вместо того чтобы уже несколько часов как уйти за горизонт, перепутав время суток, вставало на севере, где взметались вверх языки пламени и чернели столбы дыма. Ник стоял у кабины рядом с шофером, и оба глядели в небо. Из приемника, установленного в кабине над приборным щитком, вещал приглушенный голос.

– Что это? Что случилось? – спросила Шейла.

Шофер, человек средних лет, с изрезанным морщинами лицом, повернулся к ней, улыбаясь:

– Арма[76] горит, в центре, лучшая часть города. Но с собором ничего не сделается. Святой Патрик стоит и будет стоять, даже если вся округа выгорит дотла.

Паренек приложил ухо к приемнику и, выпрямившись, тронул Ника за рукав.

– В Оме уже взорвалось, – доложил он. – Через три минуты сообщат из Страбана. Через пять – из Эннискиллена.

– Что и требуется, – отозвался Ник. – Поехали.

Подсадив Шейлу, он помог ей взобраться в фургон и сам поднялся следом. Фургон тронулся, развернулся на сто восемьдесят градусов и покатил по дороге туда, откуда приехал.

– Как же я не поняла! – воскликнула Шейла. – Как могла не догадаться! Вы заморочили мне голову этим могильником в лесу и вообще напустили густого туману.

– Никакого туману. Я на самом деле увлекаюсь раскопками. Но и пиротехникой тоже.

Он протянул ей флягу, но она замотала головой.

– Вы – убийца. На вашей совести – беспомощные люди, которые сейчас заживо горят в своих постелях, и дети – возможно, сотни погибших детей.

– Погибших? Да они все сейчас высыпали на улицу, аплодируя. Вы больше слушайте Мёрфи. Он и не такого наскажет – вечно фантазирует. В Арме этот взрыв и не почувствовали: загорелся какой-нибудь пакгауз, хорошо, если два.

– А в других городах, которые назвал ваш подручный?

– Ну, пустили небольшой фейерверк. В основном для эффекта.

Теперь ей все стало ясно: в памяти всплыл последний разговор с отцом. Он, несомненно, давно уже обо всем догадался. Долг выше дружбы. Верность отечеству прежде всего. Неудивительно, что он и Ник перестали поздравлять друг друга с Рождеством.

Ник достал с полки яблоко.

– Так, – сказал он, впиваясь в него зубами, – значит, многообещающая актриса…

– Многообещающая – расхожий газетный штамп.

– Ну-ну, не скромничайте. Вы далеко пойдете. Сумели разыграть меня не хуже, чем я вас. Впрочем, еще не знаю, поверил ли я в этого вашего приятеля, у которого куча друзей на флоте. Как его зовут?

– Никак. Хоть убейте, не скажу.

Счастье, что она назвалась Дженнифер Блэр. В качестве Шейлы Манни она ничего бы из него не выудила.

– Ладно уж, живите, – сказал он. – Теперь это не имеет значения. Дела давнишнего прошлого.

– Значит, вам известно, что стоит за этими датами.

– Известно, что стоит. Правда, тогда мы были еще любителями. 5 июня 1951 года – налет на Эбрингтонские казармы в Дерри[77]. Очень удачная операция. 25 июня 1953-го – на офицерский учебный батальон Фелстед-скул в Эссексе. Задали им перцу. 12 июня 1954 года – Гофские казармы в Арме. Результат невелик, но для поднятия духа сгодилось. 17 октября 1954 года – казармы в Оме. Несколько ребят перешли тогда к нам. 24 апреля 1955 года – Эглинтонская военно-морская база в Дерри. Н-да… тут я, пожалуй, помолчу. 13 августа 1955 года – склад боеприпасов в Арборфилде, в Беркшире. Началось вполне сносно, а кончилось чуть ли не разгромом. Пришлось потом заняться кой-какими домашними делами.

В одной из опер Пуччини есть ария «О, милый мой отец!»[78]. Слушая ее, Шейла всегда плакала. Но все равно, подумала она, где бы ты ни был сейчас в ином своем бытии, прости меня за то, что я сделала и, возможно, еще раз сделаю сегодня ночью. Ведь таким образом я выполняю твое желание, хотя, боюсь, ты не одобрил бы способ, каким я его выполняю. Но ты жил высокими идеалами, а у меня нет никаких. Все, что было в те дни, не моя беда. Моя беда куда проще, куда глубже: я по уши, по самую маковку врезалась в твоего бывшего друга!

– Политика меня не интересует, – сказала она. – Какой смысл развлекаться взрывами и калечить людям жизнь. Надеетесь такими мерами объединить Ирландию?

– Да, надеемся. Все как один, – ответил он. – И так оно и будет, не сегодня, так завтра, хотя, возможно, для кое-кого из наших жизнь станет намного скучней. Взять хотя бы Мёрфи. Невелика радость весь день гонять по округе фургон с бакалеей и укладываться в постель к девяти. Если в объединенной Ирландии ему предстоит такое будущее, он и до семидесяти не дотянет. А с нами он чувствует себя молодым. На прошлой неделе, когда он прибыл на остров за инструкциями, я сказал ему: «Джонни еще совсем мальчишка» – Джонни – его сын, тот, что сейчас едет с ним рядом, – «Джонни еще совсем мальчишка, – говорю я ему, – может, не стоит пока разрешать ему рисковать своей жизнью?» – «Плевать на риск, – отвечает Мёрфи, – это единственное, чем можно уберечь паренька от беды в том бардаке, в какой превратился мир».

– Вы все здесь буйнопомешанные, – буркнула Шейла. – Я вздохну с облегчением, когда мы окажемся по вашу сторону границы.

– По мою сторону границы? – повторил он. – Мы границы не пересекали. За кого вы меня принимаете? В свое время я всласть повалял дурака, но даже я не стану колесить по вражеской территории в продуктовом фургоне. Просто мне хотелось показать вам занятное зрелище. А так, по правде говоря, теперь я чаще выступаю в роли консультанта. «Спросите капитана Барри! – восклицает тот или другой из наших ребят. – Он, возможно, что-нибудь присоветует», и я бросаю копать могильники или кропать свои исторические опусы и иду талдычить на короткой волне. Это помогает мне, как и Мёрфи, оставаться в душе молодым. – Он снял с полки несколько буханок пшеничного хлеба и подложил себе под голову. – Вот так получше. А то шея без подпорки устает. Я однажды, было дело, упражнялся с девчонкой, прислонившись к куче лимонок, но тогда я был помоложе. Девчонка и бровью не повела. Верно, думала, что это редька.

Нет, решила она. Не сейчас. Я не смогу. Сражение окончено и выиграно. Я прошу мира. Мне бы только лежать, не двигаясь, касаясь ногами его коленей, положив голову ему на плечо. Покойно и хорошо.

– Не надо, – сказала она.

– Что так? Выдохлись?

– Нет, не выдохлась. Но от ваших дел меня в такой жар бросило, что еще неделю внутри все будет тлеть – как казармы, которые вы запалили. Кстати, я по праву принадлежу к протестантам из Ольстера[79]. Мой дед оттуда родом.

– Вот как? Тогда все понятно. Стало быть, между нами отношения любви-ненависти. Типичные отношения между людьми, разделенными общей границей. Притяжение и вражда вперемежку. Особый случай.

– Пожалуй, вы правы.

– Конечно прав. Когда я лишился глаза в автомобильной катастрофе, на меня посыпались сочувственные письма от людей по ту сторону границы, которые с радостью увидели бы меня мертвым.

– Вы долго пролежали в больнице?

– Шесть недель. Про́пасть времени, чтобы кое о чем подумать. И кое-что решить.

Вот, сказала она себе. Сейчас – подходящий момент. Только гляди в оба, обдумывай каждый шаг.

– Скажите, эта фотография… – начала она, – этот снимок у вас на письменном столе… Это ведь подделка, не правда ли?

Он рассмеялся:

– Право, надо быть актрисой, чтобы учуять обман. Дань былому увлечению розыгрышами. При взгляде на эту фотографию я всегда невольно улыбаюсь – вот и держу ее у себя на столе. А женат я никогда не был и всю историю придумал с ходу – исключительно вам на благо.

– Что же это за снимок?

Он переменил положение, стараясь, чтобы им обоим было удобнее.

– Счастливым молодоженом был Джек Манни, мой ближайший друг. Он недавно умер, я видел объявление в газетах. Мир праху его. Мы уже много лет как не поддерживали отношений. А тогда – тогда я был у него шафером. Когда они с женой послали мне свадебную фотографию, я поменял местами головы – мою и его – и отослал в таком виде Джеку. Он смеялся до упаду. А вот Пэм, его жене, моя шутка пришлась не по нраву. По правде сказать, Пэм пришла в ярость. Разорвала снимок на клочки и выбросила в мусорную корзину – Джек сам мне рассказывал.

С нее станет, подумала Шейла, с нее станет. Пари, что она даже не улыбнулась.

– Ну ничего, я с ней потом поквитался, – продолжал Ник, убирая хлеб из-под своей головы. – Как-то вечером я заявился к ним без приглашения. Джека не было: пропадал на каком-то званом обеде. Пэм встретила меня отнюдь не ласково, я смешал два мартини, отчаянно крепких, и мы с ней немного повозились на тахте. Она похихикивала, но вскоре отключилась. Я устроил в гостиной небольшой тарарам: перевернул всю мебель кверху ножками – словно ураган пронесся по дому. Потом отнес Пэм в спальню и завалил на кровать. Сама на это напросилась. Впрочем, к утру она уже ничего не помнила.