Хроники забытых сновидений - Елена Олеговна Долгопят

Ничего не пришлось объяснять.

Сидели спокойно, вежливо.

Представилась. Открыла журнал.

– Аверьянов Геннадий. Напомните нам второй закон Ньютона.

Я тебе честно скажу, милая моя Танечка: я в своем далеке позабыла второй закон Ньютона. Выветрился без следа. Представляешь?

Аверьянов тоже позабыл (лето было долгим) или не знал никогда. Молчал. Вздыхал. Кто-то поднял руку:

– Татьяна Алексеевна, можно я!

Рука помощи.

И урок покатился, как будто по давней колее.

В точности я не расскажу тебе твое будущее. Твое будущее – мое прошлое. Память своенравна. Оставляет немногое. Да и можно ли этому немногому доверять? На что же нам опереться? Несколько черно-белых фотографий. Несколько цветных (и все цвета на них закатные, потемнелые, таково уж качество тогдашней пленки).

Вот я (ты) у окна в учительской. Кто фотограф? Не знаю. Лицо на снимке кажется детским. Свитер с высоким воротом. Его мне связала мама. Подарок на день рождения. Пришел в посылке. В фанерном ящике. Что там еще лежало? Душистая курага?

Кажется, за окном снег. Наверное, скоро Новый год. Мой первый Новый год в этом городе. Я помню. Что же я помню?

Очередь за мандаринами. Винный магазин. Я спрашиваю шампанское. Продавщица не верит, что мне уже восемнадцать.

– Мне двадцать два!

Она просит предъявить паспорт. Паспорта при себе нет.

Низенький смуглый дядька покупает мне бутылку. Он напрашивается в гости. Я спрашиваю, сколько ему лет. Тридцать один. Он смеется. Разница в возрасте (одиннадцать лет) кажется непреодолимой. Он провожает меня до остановки. Просит разрешения и целует меня в щеку. Дома я мою ее с мылом. Шампанское лежит в холодильнике. Мы втроем недавно сняли квартиру. Улица носит имя Жданова. Дом старый, кирпичный, в четыре этажа. Высокие потолки, большое зеркало в темной прихожей. У каждой из нас есть ключ.

В последний рабочий день уходящего года, после уроков, в учительской собрали стол. Из форточки пахло оттепелью, географичка Ольга Николаевна курила. Анюта, математичка, притащила громадный «Наполеон».

«Да как ты его дотащила! Он же тебя больше. Неужто сама пекла? Ты гигант. А крем, крем, это со сгущенкой крем? Боже, какой вкусный. Ну, Анька! Да не смущайся. Бросай школу, иди в кондитеры».

Пили коньяк. Обсуждали новый фильм. Сплетничали. После семи начали расходиться, мне не хотелось, я медлила. И вот нас осталось трое: я, географичка и учитель труда Артур Иваныч.

– Что, – сказала географичка, – нас дома никто не ждет?

– Кот, – сказал Артур Иваныч.

– Девчонки, – сказала я.

– А меня телевизор, – сказала географичка. – Ждет, когда включу. А то стоит в углу мертвый.

Она курила едкие папиросы. Я попросила одну.

– А ты умеешь?

– В институте курила.

– Ну и будет с тебя института.

Бог его знает, отчего мне запомнился этот именно миг. Предновогодний вечер. Трое одиноких людей в одной комнате. Серый дым. Нежелание уходить. Нежелание расставаться?

– Чайник остыл, – говорит кто-то; может быть, я.

Крошки от торта и хлеба. Пустые бутылки на полу. Остатки салата в глубокой миске.

Третья четверть самая тяжелая. Длинная, почти три месяца, два зимних и март; март – это сон о весне; ты уже чувствуешь, что она будет; но когда? Время замедляется, почти останавливается. Хочется спать. В утреннем полумраке бредешь в школу и мечтаешь: прогулять бы. Дошагать до рынка, взять горячий пирожок с повидлом, спуститься к реке, посмотреть, как по мосту идет поезд, забыть спрашивать, кто ты и зачем.

В сырой и холодный мартовский день я повела класс в краеведческий музей. Мы разглядывали ржавые наконечники стрел, непревзойденной четкости снимки столетней давности. Не помню, говорила ли я тебе, моя дорогая Танечка, о том, что время нашей молодости оказалось нестойким, XIX век сохранился значительно лучше. По крайней мере, на фотоснимках.

Один из них показался мне знакомым. Точнее, знакомым показался запечатленный на снимке дом (палисадник, калитка, свет в окне). И я решила удостовериться. Дети после экскурсии разошлись, а я направилась к станции. Автобус дожидаться не стала: когда еще он придет, да и прогуляться хотелось.

Пятиэтажные дома, мужик курит на балконе. До вокзала еще топать и топать, а уже слышны переговоры диспетчеров и короткий гудок маневрового. Пахнет печным дымом. Ветер принес.

Комендатура, привокзальная площадь, сквер, пельменная. Поворот.

Дорога, по которой я шла. По которой шла ты. Наш первый вечер в незнакомом чужом городе. Помнишь закатный свет?

И вот я вновь иду по ней. Март. Снег еще не тает. Ворона кричит свое кар-р-р. Светят фонари. Я иду медленно, боюсь пропустить этот дом, боюсь не узнать.

Палисадник. Рябина. Калитка. Свет за высоким окном.

Казалось. Нет, я была уверена, что видела это прежде. Не на отчетливом снимке, не в день приезда, а раньше. Я была уверена, что, если поверну щеколду, отворю калитку, пройду за ограду, перейду таинственную черту, окажусь там, в прошлом. Меня окликнут:

– Где тебя черти носили? Принеси воду.

И я схвачу ведро и побегу на колонку. И год будет давний, дальний, довоенный.

Я родилась в этом городе.

Я в нем расту.

Я проживу в нем до старости.

В восемьдесят пятом году, в августе, на закате дня, я буду шагать по обочине и встречу тебя, Танюша. И пройду мимо, не узнав, не оглянувшись.

Нет, я не повернула щеколду, не отворила калитку, не перешла.

Ты отработаешь три положенных года и уедешь. И более никогда не вернешься в этот город.

Но я. Иногда я возвращаюсь. Точнее, он возвращается ко мне. Это может произойти где угодно. Вдруг. Синий цветок цикория на обочине. Лицо старухи. Голос диспетчера. Запах мазута. Март. Августовский вечерний свет.

Post Scriptum

Я стою в промозглом тамбуре у самой двери, у маленького окна, поезд идет томительно медленно, переваливается со стрелки на стрелку, где-то, совсем близко, кричит тепловоз, и кажется, что ему здесь тесно, тошно среди товарных составов, пристанционных домишек, заводских корпусов, слепящих прожекторов, он рад бы вырваться на простор, там его крик станет вольным, там ему будет место, а здесь он задыхается, и крик его ужасен. Я чувствую свою малость, ничтожность и перед этим криком, и перед этим светом, и перед этим городом, к которому мы так медленно и осторожно приближаемся.

Приземистое кирпичное здание с надписью «Багажное отделение».

Низкая платформа.

Вокзал.

Проводница откидывает люк в полу, и открываются ажурные металлические ступени. Я спускаюсь и спрыгиваю с нижней ступени на платформу, на старенький, потрескавшийся асфальт.

Поезд стоит, никто из него не выходил, остановка маленькая, меньше не бывает, одна минута. Я