Седая Борода - Брайан Олдисс

— Что будете пить… Чарли, не так ли? Я, как видите, опередил вас.

— Я не пью. — Чарли давно уже научился произносить эту фразу уверенным тоном; теперь он добавил с невеселой улыбкой: — Я убиваю людей, но спиртное не пью.

Быть может, оттого, что Джек Пилбим был американцем и Чарли испытывал меньше затруднений при общении с американцем, чем со своими соотечественниками, он добавил в качестве своего рода извинения:

— Мне было одиннадцать, когда Америка и Англия взорвали в космосе эти адские бомбы. А через восемь лет у меня умерла мать, и я — наверное, чтобы как-то возместить потерю — обручился с одной девушкой, Пегги Лин. Она болела, у нее выпали все волосы, но я любил ее… Мы собирались пожениться. Конечно, прошли осмотр, и врачи сказали, что мы бесплодны, как и все остальные… и это все разрушило между нами.

— Я понимаю.

— Может, это и к лучшему. У меня ведь есть еще две сестры, о них нужно было позаботиться. Но с тех пор мне уже ничего не хотелось…

— И вы обратились к религии?

— Да. Хотя тут, наверно, больше самоотречения. Светлые и ясные глаза Пилбима казались более привлекательными, чем его обычно плотно сжатые губы. — Значит, в ближайшие десятилетия с вами будет все в порядке — похоже, самоотречение понадобится всем. А что стало с Пегги?

Чарли посмотрел на свои руки.

— Мы перестали встречаться. И однажды весной она умерла от лейкемии. Я узнал об этом позднее. Пилбим сделал большой глоток и сказал:

— Такова жизнь, как обычно говорят о смерти… — Эта фраза прозвучала совсем не как шутка.

Чарли перевел взгляд на свои ботинки.

— Я был тогда еще ребенком, — сказал он. — Но эта… Катастрофа, кажется, свела меня с ума. У тысяч, миллионов людей началось скрытое помешательство. У некоторых, конечно, и не скрытое. И оно так и не кончилось, хотя прошло уже двадцать лет. До сих пор люди не могут прийти в себя. Потому и война идет — все просто сумасшедшие… Я этого никак не пойму: нам нужно как зеницу ока беречь каждую юную жизнь, а повсюду идет война… Безумие!

С мрачным видом Пилбим наблюдал, как Чарли достал сигарету и закурил. Сигарета была без никотина, и Чарли затянулся с такой силой, что она хрустнула.

— Я смотрю на войну иначе, — сказал Пилбим, заказав еще один «Кентукки Бурбон». — Я вижу здесь экономическую войну. Наверно, это из-за моего воспитания и образования. Мой отец — теперь его уже нет — он был коммерческим директором в «Джэгьюар Рекордс инк», и одним из моих первых слов после «мама» было «оценка кредитоспособности». Экономики всех основных держав постоянно изменяются, и только в одном направлении. Они страдают от весьма серьезной болезни под названием «смерть», и лекарства пока нет, хотя его пытаются изобрести. Промышленные фирмы разоряются одна за другой, даже там, где еще есть охота заниматься производством. А в один прекрасный день пропадет и охота.

— Сожалею, но мне все это не очень понятно, — признался Чарли. — Экономика для меня — темный лес. Я просто…

— Я объясню. О Господи! Я же тоже могу кое-что рассказать. Мой отец умер месяц назад. Вернее, не умер — покончил с собой. Выпрыгнул из окна своего офиса в Лос-Анджелесе с пятьдесят второго этажа. — У Пилбима заблестели глаза; он свел густые брови и медленно положил перед собой на стол сжатый кулак. — Мой старик… Он стал частью «Джэгъюар Рекордс». Фирма держалась благодаря ему, и он держался благодаря фирме. Наверно, он был типичный американец — жил ради семьи и работы, имел разные деловые связи… К черту это! Я хочу сказать другое: ему же не было и пятидесяти… Господи, сорок девять лет — и нет человека.

Фирма обанкротилась, хуже того — устарела. Внезапно состарилась и умерла. А почему? Потому что пропал рынок — они продавали записи Элвиса, Донни, Винса и других поп-звезд. Покупателями были в основном дети, подростки. И вдруг: нет больше детей, нет подростков. Компания предвидела конец; она как будто катилась к обрыву. Год за годом продажа снижалась, издержки росли… И что делать? Разве остается какой-нибудь другой выход, кроме как послать все к черту?

Многие фирмы в таком же состоянии. Мой дядя работает в «Парк Лейн Конфекшнери». Они могут продержаться еще года два-три, но дела идут все хуже. Почему? Потому что основными потребителями их конфет были опять-таки дети и подростки. Теперь рынок мертв — просто не родился. А ведь промышленность — это целая сеть тонко уравновешенных сил. Если выйдет из строя одна часть, все остальное тоже начнет рушиться. И что в таком случае остается? Только одно — держаться, пока можешь, а потом сигануть с пятьдесят второго этажа, как мой старик.

— Вы говорили еще, что у людей пропадает охота, — вежливо напомнил Чарли. Он завидовал Пилбиму, который уже немного опьянел от своего «Бурбона»

— Ну да… Мой отец и его ребята — они боролись, пока оставался малейший шанс. Пытались сберечь хоть что-нибудь для своих сыновей. Мы другое дело, у нас нет сыновей. Что получится, если проклятому бесплодию не придет конец? Нам не захочется работать, если некому будет…

— Унаследовать плоды наших трудов? Я уже думал об этом. Наверно, все об этом думали. Но гены должны скоро восстановиться, после Катастрофы прошло двадцать лет.

— Вроде должны. В Штатах нам говорят, что стерильность пройдет лет через пять-десять.

— То же самое твердили, когда была жива Пегги… Обычная манера британских политиков: им главное — успокоить избирателей.

— Для американских производителей главное, чтобы избиратели покупали товары. И все равно промышленность вылетает в… прошу прощения, черт знает что в голову лезет. Но мне сегодня нужно напиться, Чарли, и вы должны меня простить. Да, система вылетает в трубу. Для того и война — чтобы сдержать падение производства, объяснить нехватку разных вещей, скрыть инфляцию, избавиться от критики, завинтить гайки… Мы живем в адском мире, Чарли! Посмотрите на этих парней — они все покупают смерть в кредит и прекрасно понимают, что делают…

Чарли огляделся по сторонам: пестрое помещение, бар и группы улыбавшихся солдат производили не такое уж мрачное впечатление. И все-таки, похоже, каждый из присутствующих в глубине души знал о существовании ненасытного чудовища, которое уже вылезло из своего логова и пожрало следующее поколение. И по странной иронии судьбы этим бесплодным солдатам не грозила ядерная война. Большие бомбы утратили свое значение через полвека после их изобретения; после Катастрофы 1981 года биосфера стала настолько радиоактивной, что никто уже не мог повысить в ней уровень радиации. Конечно, самые большие армии сохраняли свое стратегическое ядерное оружие, в связи с чем нейтральные страны постоянно выражали протесты. Но воевать чем-то надо было, и поскольку легкое ядерное оружие еще производилось, оно и пошло в ход. Что значит исчезновение еще нескольких видов животных в сравнении с продвижением на сотню миль в глубь территории противника и новой медалью на генеральском мундире?