Наследница порочного графа - Анна Князева

– Она играла в нашем театре пять или шесть сезонов. А по-хорошему ее с самого начала нужно было гнать ссаными тряпками!

Дайнека опешила:

– За что же ссаными тряпками?

– Подлая баба. На других свысока смотрела. В труппе все время с кем-нибудь воевала. Сама – грязней грязного, а других дерьмом поливала. Знаете, как ее в театре прозвали?

– Как?

– Мадам Раздвигаева.

– Почему?

– Не догадываетесь?

– Неужели?..

– Развратный образ жизни вела, – старуха понизила голос. – Занималась разными гадостями! – Она многозначительно вздернула брови. – Говорят, изображала из себя госпожу, надевала черный парик и хлестала мужиков плеткой.

– Садомазохизм? – догадалась Дайнека.

Самошина кивнула:

– Режиссер у нас работал тогда. Все к ней заходил… Говорят, ходили областные начальники. За деньги, конечно. В театре – что? Зарплаты копеечные. А у нее что ни вещь – все иностранное. Мы в те времена не видали такого, а у Лушки – кремплен, люрекс, джерси. Париков было – не счесть…

– Она чем-то болела?

– Мода была такая.

– Надо же… А теперь их носят, только когда лысеют.

– Другие времена.

– Темьянова была замужем?

– Нет, сколько помню, проживала одна.

– А дети у нее были? Сын Ванечка… Не слыхали?

Самошина махнула рукой:

– Тварь последняя ваша Темьянова! Думаете, почему ее выжили из труппы? Она ребеночка прижила и в роддоме оставила. Наши бабы как узнали об этом, собрание творческого коллектива устроили. В те времена чуть что – разбор личного дела.

– И чем все закончилось?

– Решили, чтобы уволилась по собственному желанию. Чересчур много грязи от Темьяновой было. Любовник-режиссер к тому времени из театра ушел, так что заступаться за нее было некому.

Дайнека растерянно пробормотала:

– Она же заслуженная артистка России…

– Побросало ее по разным театрам. Дурная слава докатилась даже из Караганды. Помню, приехала оттуда одна субреточка[23], порассказала нам про Темьянову! Так что не сомневайтесь, звание заслуженной артистки она плеточкой заработала.

К кассе подошел интеллигентного вида гражданин.

– Вы стоите?

– Нет… – Дайнека отступила: – Пожалуйста!

Он переговорил с кассиршей, купил два билета и, наконец, ушел.

Дайнека вернулась к окошку:

– Знаете, все, что вы рассказали, никак не вяжется с тем, что я знаю о Лукерье Семеновне.

– Давно вы с ней знакомы?

– Всего несколько дней.

– И где она сейчас?

– Живет в Доме ветеранов сцены.

– В доме престарелых?

– Можно и так сказать.

– Так ей и надо! Ладно, с мужиками шалалась, но ребеночка бросить – как это можно?!

– Ужас какой-то, – пробормотала Дайнека.

Самошина глянула на часы:

– У меня обед. Домой побегу, правнука кормить, – она поднялась со стула и, прежде чем зашторить окошко, произнесла: – Разговорилась вот, а теперь думаю: зачем вы о ней спрашивали?

– Я в пансионате работаю… Больше сказать не могу.

Окошко кассира задернулось. Дайнека вернулась к машине.

Из города она выехала по улице Московской, из чего было ясно, что она идет на Москву. Забыв включить навигатор, Дайнека смотрела на дорогу и думала лишь о том, что услышала. В себя пришла только за городом, когда Тишотка тронул ее лапкой.

– Гулять? – Дайнека свернула на грунтовую дорогу и отъехала от шоссе метров на двести. Там вышла из машины и выпустила Тишотку. Вдвоем они пошли к ближайшему лесу.

Услышав звонок, Дайнека вынула мобильник:

– Да.

– Где ты? – прозвучал обеспокоенный голос отца.

– Я не в Москве.

– И не в пансионате.

– Откуда ты знаешь?

– Звоню, потому что здесь тебя не нашел.

– Ты приехал в пансионат? – догадалась Дайнека. – Почему не предупредил?

– Потому что ты бы не разрешила.

– Вот видишь, как получилось! – огорчилась она.

– Я прошелся… Мне здесь не нравится.

– Езжай домой, папа.

– Может, дождусь тебя?

– Я далеко. Обещаю, в ближайшие дни заеду к тебе на дачу.

Ничего не ответив, отец отключился.

Спустя полчаса Дайнека и Тишотка уже мчались по направлению к Москве.

Глава 23

Где дремлют мертвые в торжественном покое

Воскресенье Дайнека провела дома, в своей квартире.

При одной только мысли о поездке на дачу она забиралась под одеяло и убеждала себя в том, что ей хочется спать. Решив, что теперь у нее есть уважительная причина, Дайнека провалялась в постели весь день и всю ночь.

В понедельник утром она вместе с Тишоткой поехала в Дом ветеранов сцены.

По дороге Дайнека думала о Темьяновой. Два дня старуха полностью занимала ее мысли, но сложить полученную информацию и факты в одно целое не получалось. Ей очень хотелось верить, что кассирша Самошина все наврала. Из ревности, злобы, из-за неведения – причина могла быть любой. В долгих внутренних монологах Дайнека всячески старалась обелить Лукерью Семеновну, но добилась только того, что уже сама не понимала, чему верить.

Даже если вынести за скобки рассказ театральной кассирши, во всем, что касалось Темьяновой, оставалось немало белых пятен. Первое и самое непонятное – ее дикая ночная выходка. Старуха просто выдумала черного беса и крылатую женщину – теперь это ясно. Но зачем? Возможно, чтобы привлечь внимание… А может, наоборот, для того, чтобы его отвлечь? Что касается синяков на шее – невеликая хитрость. Темьянова была актрисой и владела искусством нанесения грима.

И, наконец, последнее… Вроде бы ерунда – архивные папки, которые Темьянова положила на верхнюю полку. Этот эпизод тревожил Дайнеку больше всего, возможно, оттого, что она никак не могла его объяснить.

Вконец измучившись, Дайнека позвонила следователю. Невзирая на утренний час, Галуздин сразу ответил:

– Слушаю вас, Людмила.

– Хотела поговорить…

– Говорите.

– Вам некогда?

– Есть пара минут.

– У меня вопрос про Темьянову…

– Я уже сказал, – перебил ее следователь. – Старухе нужно лечиться. Это же надо – такое придумать! И главное, подготовилась: перья подкинула, шерсть набросала. Рамы поцарапала вилкой! На что, интересно, рассчитывала?

– Не знаю, – проговорила Дайнека. – Думаете, она ни при чем?

– Имеет ли она отношение к преступлениям? – Галуздин задумался. – Не думаю. Но, как известно, никогда не говори «никогда». В сложившихся обстоятельствах я бы не поручился ни за вас, ни за себя.

Пропустив это замечание мимо ушей, Дайнека сказала:

– Последней, кто видел Безрукова в ночь, когда погас свет, была Темьянова.

– Она инвалид-колясочник, – напомнил Галуздин.

– И еще: Темьянова интересовалась историей рода Измайловых.

– От нечего делать кот яйца лижет. Не знали?

Дайнека вспыхнула:

– Это грубо!

– Но точно.

– Вы приедете в пансионат?

– Сегодня? Нет, не приеду. Я занимаюсь цыганами.

– Вышли на преступников? – обрадовалась Дайнека.

Галуздин не ответил, только спросил:

– Как ведет себя Канторович?

– Как обычно. И, кстати, у него на складе был белый халат. Я думаю, он сам его взял для совершения преступления.

– С чего вы так решили?

– Он обещал мне позвонить и сказать, кому был выдан халат, но не позвонил.

– А вы, значит, спросили?

– Про что?

– Про белый халат.

– Конечно… – Дайнека вдруг поняла, что совершила ошибку, и пролепетала упавшим голосом: – Не нужно было?

Галуздин, напротив, повысил голос:

– Ваше упрямство сродни кретинизму! В самом деле, нельзя же лезть всегда и во все!

– Простите, я знаю, что виновата.

– Зачем я только с вами связался!

– Но я же извинилась…

– Оперативники ночами не спят, я, как проклятый, по району мотаюсь, а она – извините! Все! Больше не хочу говорить! Запритесь в библиотеке, и чтобы вас никто больше не видел. И рта не раскрывать! – Галуздин бросил трубку.

У Дайнеки сильно дрожали руки. К счастью, она уже въехала на территорию дворцового комплекса.

Оставив машину, они с Тишоткой сразу прошли в библиотеку. У дверей их поджидала Темьянова:

– А я уже думала – не приедете.

– Здравствуйте, Лукерья Семеновна, – Дайнека открыла дверь, и они проследовали внутрь.

Тишотка, по своему обыкновению, обежал помещение и лег под окном. Темьянова покатила к своему рабочему месту. Дайнека сняла пальто, после чего прошла к стеллажам, где стояли неразобранные коробки с архивом. Конечно же, она сразу заметила, что их передвинули. Чувство бессилия захлестнуло ее. Чтобы успокоиться, Дайнека приступила к работе.

На обед она не пошла, так же как Темьянова. Ограничились чаем с конфетами. Глядя на Лукерью Семеновну, Дайнека ощущала неловкость, как будто держала в кармане кукиш и не могла его показать. Ей стало значительно легче, когда они обе вернулись к работе.

В конце дня, дойдя до середины коробки, Дайнека нашла фотографию, наклеенную на толстый картон. Это был женский портрет, на котором она сразу узнала графиню Измайлову. В правом нижнем углу были начертано: