Собрание сочинений в 3 томах. Том 3 - Валентин Овечкин

13/VI 1957

И. М. Стульникову

Уважаемый Иван Михайлович!

Простите, что так долго не отвечал Вам. Был завален всяческими делами, потом ездил, потом долго болел, и сейчас еще болен, недавно только стал присаживаться к столу.

Прочитал Ваши последние рассказы. Вспоминаю то, что читал раньше. Все же главным недостатком Ваших вещей остается их некоторая конспективность, поверхностность. Видна спешка, Вы недоговариваете, обрываете там, где нужно тему углубить, довести мысли до конца. И людей обрисовываете Вы схематично, штрихами, не резкими, не запоминающимися.

При всем этом, повторяю, у Вас есть несомненно литературные способности. Но от эскизов, набросков Вам надо переходить уже к настоящей художественной отделке Ваших произведений. Глубже надо пахать! Это все пока — лущевка. И старайтесь темы выбирать действительно волнующие, задевающие за живое многих людей.

Знаю, что Вы человек занятой, что у Вас мало времени для переписки еще и еще раз черновиков, но ничего другого придумать и посоветовать Вам нельзя. Только дьявольски упорным трудом над рукописями Вы добьетесь того, что написанное Вами станет настоящей литературой.

Чем же закончились Ваши переговоры с «Нашим современником», с К. И. Буковским? Делаете Вы что-нибудь для альманаха? Насколько мне известно, редколлегия альманаха не желала бы упускать Вас из виду, как возможного своего будущего автора.

С приветом.

1957

М. Г. Михайлову

Дорогой товарищ Михайлов!

По Вашим последним письмам одно скажу: чувствуется, что у Вас есть литературные способности. Мыслите Вы образами, пишете горячо, правда, несколько разбросанно, но все же целеустремленно, смотрите на жизнь глазами исследователя и, чувствуется по некоторым признакам, глазами художника. Художника, по крайней мере, в потенции.

Не начинать ли Вам браться всерьез за литературу? Конечно, это значит — обречь себя на большие муки. Очень большие! От статеек в районную газету, от заметок по отдельным фактам до настоящего художественного очерка или рассказа — дистанция огромная.

Тот гейзер мыслей и страстей, что бушует в Вас, надо научиться сдерживать, чтобы не получилось истерики. Научиться внешне спокойно, очень хладнокровно говорить о том, что на самом деле глубоко Вас волнует. Когда человек говорит спокойно — его слушают, потому что чувствуют силу, уверенность. Малейшие же нотки истерики сразу отталкивают читателей. Надо пропускать свои чувства через некий конденсатор или через очень узкую форсунку, под большим давлением, чтобы горючего хватило надолго и чтобы оно не вылетало наружу в сыром виде, не обрызгивало людей. Только огонь — без дыма, без чада и копоти! Надо научиться цедить душевные страсти, когда они просятся на бумагу, как цедил их всю свою долгую жизнь Щедрин, не выплескивая всех чувств сразу на одну страницу.

У Вас много мыслей, наблюдений, Вам есть что сказать людям, и чувствуется большое желание сказать, но надо искать крепкую литературную форму для выражения своих наблюдений и мыслей на бумаге. Ох, какое это трудное дело — поиски формы, работа над словом! Тут, кроме великих мук, ничего Вам не обещаю, если на самом деле приметесь за серьезные писания. Литературный труд — это труд каторжный.

Может быть, я делаю преступление перед Вами, растравляя Вам душу предложениями «вступать в литературу», но я не мог не высказать того, что почувствовал, перечитывая Ваши письма, особенно последнее. И я все же по-честному предупреждаю Вас: дело вообще-то темное, я в Вашем нутре не был, всего до конца о Вас не знаю, сил Ваших не мерил, может быть, ничего и не выйдет, потеряете только последние остатки душевного спокойствия.

О себе нового сообщить Вам пока нечего. Работаю, пишу, но то, что пишу сейчас, закончу не скоро. Сдам в печать, пожалуй, не раньше весны.

На днях — завтра, послезавтра — поеду в Москву, а оттуда дальше, буду долго отсутствовать. Так что если на какое-нибудь свое письмо не получите сразу ответа — не обижайтесь.

Не смогли бы Вы, товарищ Михайлов, подробнее мне написать об этих манипуляциях со сдачей свиней колхозников в счет поставок колхозов и их обязательств со 100 га угодий? Где, когда, в каком колхозе это делалось, в каких размерах? Как рассчитывались с колхозниками, почем им платили и почем сами сдавали? Как смотрели на это дело районные организации? Что говорят об этом колхозники? Только ли свиней так сдавали, а может быть, и другой скот? Напишите все обстоятельно, с фактами. Мне это, возможно, пригодится для одного дела.

Пусть Вас не смущает то, что моей фамилии больше нет в составе редколлегии «Литературной газеты». Я сам этого добился. Много раз просил, а затем уж потребовал исключения меня из этой редакции. Я не могу по настоящему участвовать в работе редколлегии, живя в пятистах километрах от Москвы. И когда со мною никаких материалов не согласовывают, то как же я могу отвечать перед читателями за все то, что печатает эта газета? В общем, удовлетворили наконец мою просьбу.

Жму Вашу руку.

11/XI 1957

В. С. Бритвину

Дорогой Владимир Сергеевич!

Простите, что несколько задержался с ответом, — был завален всякой работой.

Прочитал вашу рукопись с удовольствием. Что ж, вещь не закончена, в таком виде предлагать ее куда-нибудь в редакции журналов нельзя. Надо кончать. Хотя и говорят: лиха беда — начало, но и об окончании есть пословица: конец — всему делу венец.

То, что Вы успели сделать, это уже литература. Нужна, конечно, серьезная редакторская правка (а лучше бы Вам самому еще помучиться над отшлифовкой каждой фразы, над сокращениями, над более полными художественными характеристиками каждого действующего лица), но это уже крепкое начало или даже половина хорошей повести. Острота меня лично не смущает нисколько, так как это, я чувствую, сущая правда. И зол я на все подобные вещи не меньше Вас. Повести, если печатать ее в журнале, нужно предпослать небольшое пояснение, что автор, мол, работал там-то несколько лет инспектором рыбнадзора и сейчас работает там-то, в такой-то должности, это, мол, все лично им пережитое и т. д. Это придаст еще большую убедительность ее содержанию.

О частных замечаниях разговор будет дальше, а сейчас меня беспокоит главное. Не окажется ли повесть по содержанию вся в прошлом? Вы приложили к рукописи наметки ее продолжения и окончания. В этих наметках Рубцов преодолевает все и всякие трудности, повесть кончается счастливым разрешением всех неприятностей к всеобщему благу. Так ли это в жизни? Не грешите ли Вы здесь против того, что видите на самом деле в жизни и в практике сегодняшней рыболовецкой промышленности? Вопрос к Вам: Вы и сейчас работаете там же в Вольске инспектором рыбнадзора? Ну и как — действительно ли Ваши желания «стали явью»?

Не хотите ли Вы натянуто счастливым концом повести загладить резкости и остроту поставленных вопросов в начале? Если так, то не стоило и огород городить. Таким концом можно испортить все. Для чего Вы взялись за повесть — чтобы взволновать читателя, поднять его на борьбу с тем, что и Вам спать не дает, или чтобы успокоить — все, мол, уже решено и «утрясено», рыбу больше никто не губит, и вообще пороки наказаны и добродетель торжествует?..

Я не знаю, правда, что изменилось в самое последнее время, но неужели так-таки уже все сделано для упорядочения использования наших рыбных богатств, нет больше никаких нерешенных проблем и у самого Рубцова все трудности в жизни преодолены? Чтобы повесть была актуальной, а не просто как бы памятником прошлых безобразий, обязательно нужно кончать ее тем, что еще не решено. Между прочим, в каком ведомстве остался рыбнадзор? Если все по-старому, то вот Вам уже и — отсутствие правильных решений вопроса.

Моему выступлению в «Литературке» об Ишкове не придали особого значения, может быть, еще и потому, что я только литератор, не специалист рыбак. Если же появится еще Ваша повесть, свидетельство, так сказать, очевидца и практического борца с этими безобразиями, то это уже будет — покрепче.

Вы пишете, что все в повести — факты. И письмо Микояну — факт? Когда это было, в каком году писали Вы письмо? И комиссии, и письмо Н. С. Хрущеву, и Ваши поездки в Москву, и вызов Чернышева к министру — все факты? Напишите мне все подробно — когда все это было, в каком году, какой министр снимал Чернышева, какие комиссии к Вам приезжали, каковы результаты, какие принимались решения, какие сейчас самые существенные перемены (при совнархозах), а в чем и сейчас загвоздки. Не доходит дело до полного прекращения лова рыбы на Волге на неопределенное время, как в некоторых других водоемах? И что в таком случае делать оставшимся рыбколхозам?