Враг под покрывалом - Энтони Бёрджес

– Что с вашим поваром? – спросил Толбот, жуя, подбирая крошки хлеба.

– Мне больше повар не нужен.

– Где ваша ама?

– Ленивая сучка.

Позже вечером прибыл констебль полиции Картар Сингх в сопровождении двух друзей-сикхов. Краббе заявил, что больше не нуждается в полицейской охране, охранять больше нечего. Картар Сингх сказал, если сахиб не возражает, он по-прежнему будет его охранять, теперь с помощью своего друга Тейя Сингха, который потерял место ночного сторожа и вполне может спать здесь, как и в любом другом месте. Если сахиб не возражает против таких его слов, местечко теплое, и он будет очень признателен, если сахиб не станет сообщать начальнику полицейского округа, что в охране больше не нуждается. Мохиндер Сингх мрачно сидел, мысленно видя, как истекает кровь его жизни по мере ухудшения магазинной торговли, пока бенгальцы, тамилы и китайцы заключают жирные сделки, а в магазин Мохиндер Сингха ни один человек не заходит.

Вокруг постели Виктора Краббе пили пиво, ели сыр, послали еще за пивом. В конце концов Хардман лег на другую кровать и сказал Краббе:

– Виктор, подумай. Подумай, что это для меня значит. Я все тебе верну, до последнего цента.

Краббе прикинулся спящим.

18

Его поджаривали на медленном огне, барбекю из человечины. Джаганатан следил, как его поворачивают и поливают жиром, часто приговаривая: «Хорошие люди. Вы люди хорошие, я хороший. Все мы хорошие». Толбот сбрызгивал жиром костлявую тушу, выражал озабоченность, наконец, привел доктора, который издавал приятный запах спирта и рассуждал о гипертермии неизвестного происхождения. Слово «гипертермия» стало вертеться, подпрыгивать, точно снежный ком, катящийся с горы, и разбилось о черное зимнее дерево, обнажив каменную сердцевину, которая означала «огонь». Это, кроме того, означало, что она сунула в духовку кастрюлю на медленную готовку, пока они отправляются слушать скрипача, исполнявшего сонату Цезаря Франка. Она оживленно рассуждала о каноне в последнем такте, о циклической форме, критиковала неизбежную для неоклассицизма романтическую слащавость. Толбот заинтересовался слащавостью, процитировав пассаж из «Петра-Пахаря» о слащавости небес. И черпал ее ложкой в ожидании, когда из духовки вытащат гипертермическую миску. В миске лежал печеный краб.

Канонада в последнем такте возвестила об окончании месячного поста, ибо кто-то высмотрел крошечный полумесяц, которого все ждали. Подошел Джаганатан, вытер слезы капавшего жира, объявил, что война началась. Существует список сердитых родителей, подписавших еще ненаписанную петицию, антологию восточных письмен. Перепуганная ама пришла подмести комнату. Перед ней прыгали жабы.

Когда Краббе немного остыл, услыхал голос Абдул Кадыра: «Мать твою, вытащи палец из задницы. Чертовски хорошая статья о революции на Востоке. Это правда, и я всем подтверждаю, что правда. Люди с голоду мрут, риса мало. К сожалению, им все известно про вас в Куала-Лумпуре, в отеле с чужой женой. Иначе вам бы позволили устроить революцию».

Революционный цикл в Катае. Где Хардман? Хардман так и не пришел.

Снова жар, вечный огонь, простыня промокла от горячего жира. Пахнувший виски мужчина толковал про больницы. Толбот велел ждать до завтра.

В жаркой ночи вспыхнул свет. Краббе услышал радостно чирикавший старческий голос. Старик давал ему что-то выпить, огненно горячее. Он лежал, обессилев. В комнате было полно народу, впрочем, ничего удивительного; комната давно уже полна народу, одни мертвые, другие живые, одни здесь, другие за тысячи миль. Краббе старался сфокусировать взгляд. Один мужчина хорошо говорил по-английски с выговором китайской высшей школы.

– Я не совсем понимаю, – вымолвил Краббе.

– Объявлена амнистия. Так сказано в газете, в которую рис был завернут. Власти больше вопросов не задают. Оплачивают дорогу до Китая.

– Я ему оплачу дорогу до Англии, – сказал Краббе. – Всегда хотел это сделать. Только встать не могу. А он ко мне не заходит. Слушайте, вы все китайцы.

– Все китайцы. В Китай хотим вернуться. Поэтому А-Винь привел нас к вам.

– Но я столько денег сразу не смогу достать. Найду только на дорогу до Англии. И только для него.

– Вы, наверно, больны. Я вас не очень понимаю.

– Обождите, – сказал Краббе и попытался сесть. А-Винь подскочил помогать. – Кстати, что происходит?

– Мы вышли из джунглей. Не стоит там оставаться. Продукты трудно добывать. Вы долго нам помогали. Теперь больше помогать не можете. Но мы благодарны за помощь, которую вы нам оказывали, когда могли.

– Нет-нет, – возразил Краббе, отчетливей видя молодого человека. – Ничем я не помогал. И не стал бы. Вы – шайка… Шайка…

– Теперь мы сдаваться идем. Тут у вас телефон. Только они должны сдержать обещание.

– Кто?

– Полиция. Правительство. Не должны нас обманывать.

Что бы ни дал ему А-Винь, оно принесло ясность, даже некую ватную пьяную эйфорию. Краббе оглядел комнату с десятью – двенадцатью китайцами, одни в обтрепанной форме, другие в старых рубахах и выцветших серых штанах. Пара с ружьями.

– Это женщина, – заметил он.

– Да, Роза. А я – Бу Инь. А-Винь – отец моей жены. Моя жена погибла при японцах.

– Чего вы от меня хотите? – спросил Краббе.

– Вы можете позвонить в полицию, сказать, что мы сдаемся, если власти будут вести честную игру.

– Честную игру? – переспросил Краббе. – Откуда вам известно это выражение?

– В школе в баскетбол играл.

– Вот что, – сказал Краббе, – где-то тут должен быть полицейский. Я вроде помню, что дом охраняет полиция или кто-то еще. Понимаете, я был болей. Во всем виноват Джаганатан. Втыкал в меня булавки. Или на огне сжигал. Точно не знаю.

– Там толстый сикх возле дома. Он спит. И его друг, тоже спит.

Краббе пытался встать, чувствуя страшную слабость. Его поддерживали А-Винь и мрачный юноша с длинными черными волосами. Казалось, как-то неправильно, что у китайца длинные волосы.

– Не спешите, мистер Краббе. Торопиться особенно некуда.

Его провели по коридору в гостиную. Везде лежала пыль, на столе куча газет, пунктуально доставляемых, но не читаемых, – календарь болезни.

– Какой беспорядок, – посетовал он. – Кому звонить?

– Это дело начальника полиции. Важное дело. Краббе уловил на кухне голоса и спросил:

– Тут еще кто-то есть?

– О да. Нас всего человек тридцать. Вы не против, если они поедят? А-Винь сварил рис, а в кладовой у вас мы нашли банки мясных консервов.

Краббе трясущейся рукой потянулся к телефону.

– Слушайте, – сказал он. – Который час? Просто понятия не имею.

Бу Инь взглянул на «Ролекс» у себя на руке.

– Час ночи. Лучше звоните домой начальнику. Только дурак торчал бы сейчас в участке.

Краббе послушно попросил соединить его с домом начальника полиции. Голос его звучал пьяно, голос начальника – сонно и недовольно, с намерением бросить трубку. Но когда Краббе упомянул Бу Иня, голос начальника насторожился, точно форму надел.

– Бу Инь, говорите?

– Именно.

– Боже милостивый, обождите. Ничего не предпринимайте. Задержите их там. У вас есть оружие?

– В данный момент нет. Но по-моему, могу достать.

Один из террористов услужливо протянул Краббе маленький автомат. Незаряженный. Другой услужливо разбудил Картар Сингха и его напарника. Казалось только справедливым приобщить их к славному делу.

– Знаете, – объявил Краббе, – это самое зелье А-Виня довольно хорошее. Я себя чувствую гораздо лучше. Слабость, конечно, но это неизбежно. Хотелось бы знать, не окажет ли А-Винь любезность, не заварит ли чай?

– Он по-прежнему ваш слуга. Вы его об увольнении не предупреждали, он вас об уходе не предупреждал. Чай, конечно, приготовит.

– А что это за снадобье?

– Очень сильное. Печень тигра, тушенная в бренди. Лучше всех европейских лекарств.

Краббе попал в газетные заголовки. Когда заголовки забылись, по кампонгам по-прежнему кочевали рассказы, как белый мужчина, хоть и умиравший от лихорадки, единолично поймал тридцать опасных коммунистов-террористов. Пока он, выздоравливая, сидел на веранде в прохладных сумерках, вокруг него вновь собирались малайцы, позабыв о том времени, когда они в нем сомневались, флегматично выслушивая, что он – враг человечества.

Краббе им рассказывал свою историю, сильно приукрашенную, ибо чистая правда не польстила бы Востоку. Он знал, что когда-нибудь эта история претворится в один из подвигов Хань Туа, храброго малаккского Лакшманы,[60] или, скромней, в хитроумную шутку, сыгранную легендарным оленьком с целым стадом слонов.

Когда Краббе вернулся в душный кабинет в колледже хаджи Али, Джаганатан с удивлением и удовольствием поднял взгляд от заваленного начальственного стола.

– Мистер Краббе, я всегда знал, что вы хороший человек.

– Спасибо, мистер Джагапатан. – Джаганатан не встал. Краббе, еще слабый, сел на стул, подставленный клерком-малайцем.