Бульдог. В начале пути - Константин Калбазов

Наконец он уверился в том, что император не выказывает никакого интереса к судьбе своего протеже. Что же, вполне объяснимо. По неизвестной Шумахеру причине государь решил помочь Нартову в устройстве его судьбы и составил протекцию при определении в Академию наук. В дальнейшем тот сам должен был позаботиться о себе. Будь иначе, и Нартов обязательно пожаловался бы Петру на притеснения. Ведь он обучал императора основам механики и виделся с ним еженедельно. Но ничего подобного не произошло. Поэтому Иван Данилович счел, что руки у него полностью развязаны.

По-настоящему он ударил по Нартову через месяц, когда потребовал, чтобы из механической мастерской убрали ткацкий станок. По его мнению, Андрей Константинович слишком уж много уделял ему внимания. К тому же задействовал в его совершенствовании некоторых студентов, что было крайне неприемлемо. В неравном противостоянии Нартов был вынужден подчиниться, так как президент академии Лаврентий Лаврентьевич Блюментрост безоговорочно принял сторону Шумахера.

Как результат – Андрей Константинович перевез стан к себе домой и продолжил работу над ним в свободное от службы время. Невозможно передать словами чувства, которые он испытывал. Вместо того чтобы сосредоточиться на исполнении воли государя, он вынужден был заниматься различными поручениями по Академии наук.

Нет, он конечно же ведает механическими мастерскими, и это накладывает определенные обязанности. Мастерские должны производить точные инструменты, необходимые для научных изысканий, строить приборы по предоставляемым чертежам, изготавливать принадлежности для флота. Но ведь всему есть предел, и для всего этого вовсе не обязательно постоянное пребывание Андрея Константиновича в самой мастерской. Он видел свою основную задачу в проведении занятий и обеспечении бесперебойной работы мастерских и должного контроля. В конце концов, у него тоже были свои изыскания.

Однако Шумахер не позволял ему работать даже над своими чертежами, пока Нартов находился в стенах академии. А там он проводил весь день, с раннего утра и до позднего вечера. Он стремился как можно быстрее выполнить волю государя, но в то же время не мог оставить и своих учеников, тянувшихся к знаниям.

Имея в свое время негативный опыт, когда в начале пути у него были бездарные учителя, он понимал, насколько трудно пробиться таланту. Ведь каждый ученик индивидуален. Есть такие, что с легкостью схватывают все на лету. А есть иные. Они начинают тяжело, с натугой, но постепенно, как сани с горы, начинают катиться все быстрее и быстрее. Тут главное не упустить момент, поддержать, поправить, помочь объехать препятствие, а потом с удовлетворением наблюдать за проявляемыми успехами.

– И я рад вас видеть, Иван Данилович, – обернувшись к Шумахеру, как можно спокойнее произнес Нартов.

– А не скажете ли, отчего вы задержались на два часа? – с показной любезностью поинтересовался Шумахер.

– А отчего вас так интересует это? Разве я опоздал на лекцию или какой непорядок в мастерской?

– Откуда вам знать, как обстоят дела в мастерской, если вы только сейчас соизволили переступить порог академии? Видите ли, Андрей Константинович, возможно, это для вас явится откровением, но дело в том, что наше заведение работает по определенному регламенту. Ах нет, для вас это не может быть новостью, ведь вы уже неоднократно его нарушаете. – Шумахер, говоря это, даже всплеснул руками.

– Браво, господин Шумахер. В кои-то веки я с вами согласен, – легонько похлопав в ладоши, вмешался в разговор появившийся в большом коридоре Якоб Герман.

– Господин Герман. – Шумахер отвесил легкий поклон, приветствуя известного на всю Европу математика.

Вообще-то, несмотря на то что Герман появился в стенах академии благодаря стараниям Шумахера, они вели себя как кошка с собакой. Поэтому то, что один из них поддержал другого, было в высшей степени странно. Впрочем, Нартов невольно выступал сплачивающим элементом. Выскочка, появившийся здесь по прямому указанию его величества.

И бог бы с ним, если бы его поставили руководить мастерскими, механиком он был признанным. Но ведь высочайшим указом он стал академиком. Человек, не имеющий научных трудов, по большому счету ремесленник, вставший в один ряд с ними. Нет, это было слишком. Поэтому нападки со стороны академиков для Нартова были не в новинку. В отличие от Шумахера, господа ученые с самого начала выказывали ему свое пренебрежение.

– Господин Нартов, люди с куда большими заслугами перед наукой не позволяют себе опаздывать. Понимаю, вы ищете себе оправдание в том, что в мастерской полный порядок. Но, во-первых, вы не можете знать этого наверняка, а во-вторых, порядок в мастерских вовсе не ваша заслуга, так как он существовал еще до вашего появления. Но как легко все может быть разрушено в результате проявления небрежения.

– Господин Герман, с каких это пор вы считаете себя вправе делать мне какие-либо замечания? – наливаясь кровью, с нескрываемой угрозой поинтересовался Нартов.

– С тех пор, как вы, прикрываясь именем государя, стали ставить свои личные интересы выше интересов академии и науки в целом. Впрочем, стремление улучшить ткацкий станок и обогатиться на этом мне вполне понятно. Однако, будучи удостоенным высокого звания академика, вам следовало бы все же в первую очередь думать об интересах науки.

– В первую очередь я думаю об интересах России. И исполняю повеление государя.

– Значит, по-вашему выходит, что мы здесь занимаемся самодеятельностью? А между тем все академики в стенах этого заведения оказались по личному приглашению еще Петра Великого. Не надо считать себя кем-то исключительным. За вашим высокопарным заявлением нет никакого основания, кроме банального желания набить свой кошель. При этом для производства работ над созданием станка вы требуете выделения вам финансов из казны академии и настаиваете на использовании возможностей здешней мастерской. При всех моих противоречиях с господином Шумахером в данном случае я должен с ним согласиться, ибо amicus Plato, sed magis amica est veritas. Ах да. Вы же не сильны в латыни, но мне нетрудно перевести: Платон мне друг, но истина дороже. Так-то, любезный господин Нартов.

– Вы просто лжец, господин Герман.

– Вы назвали меня лжецом? – Математик даже прищурился, метнув в Нартова гневный взгляд.

– Господа, господа! – Понимая, что ситуация становится пиковой, Шумахер попытался встать между ссорящимися.

Одно дело – третировать неугодного, лишать его финансирования, ограничивать свободу действий, прикрываясь различными положениями и регламентами и оставаясь в рамках закона. И совсем иное – когда переходят на личности. Как ни крути, но господа академики все без исключения дворяне. В России же сейчас вовсе не времена покойного кардинала Ришелье, когда за дуэль на территории Франции можно было поплатиться головой.

– Разумеется, вы лжец, так как ничто из сказанного вами не является правдой.

– Превосходно. Надеюсь, вы находитесь в дворянском достоинстве, господин Нартов.

– Можете не сомневаться.

– В таком случае, я требую удовлетворения.

– Господа…

– Господин Шумахер, это уже не входит в вашу компетенцию, так как здесь вступает в силу кодекс чести, – сухо оборвал фактического главу академии Герман. – Или господин Нартов желает принести мне свои извинения?

– Отчего же. Я принимаю вызов.

Нартов смотрел на Якоба Германа с нескрываемой злостью. В этот момент он готов был вбить этого швейцарца в землю, по самую маковку. И надо заметить, вполне мог это сделать, значительно превосходя его физически. Но коль скоро на тебя не бросаются с кулаками, а вызывают на поединок, будь добр действовать согласно кодексу чести…

Петр был несказанно зол. Нет, он был взбешен! Подумать только, Академия наук – и вдруг дуэль, едва не окончившаяся смертоубийством. Впрочем, насчет «едва» пока ничего не ясно. Нартов все еще пребывал в тяжелом состоянии, и Иван Лаврентьевич Блюментрост не мог поручиться за его жизнь.

Андрей Константинович обладал довольно крупным телосложением, и сойдись он с Германом в кулачном бою, то непременно поколотил бы его. Но согласно кодексу чести драться на дуэли надлежало не на кулаках, а на шпагах. Всем представлялось, что это будет довольно забавное зрелище. Еще бы, два книжных червя, взявшиеся за оружие. Но на деле все оказалось не так. Герман при всей своей деятельности все же уделял время обучению владением клинком, чего нельзя было сказать о Нартове.

Схватка закончилась, едва начавшись. Швейцарец, не мудрствуя лукаво, дождался атаки, легко отбил неловкий выпад и вогнал узкое лезвие шпаги в грудь русского медведя. Потом отвесил церемонный поклон и направился к своей карете, предоставив заботу о раненом его секундантам.