Экспедиция в Россию. От Невы до Алтая - Александр фон Гумбольдт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Остальная часть нашей обратной поездки предоставляла мало возможностей для наблюдений. Через Воронеж, Тулу и Москву мы добрались до Петербурга и после четырехнедельного пребывания в императорской столице вернулись в Берлин, куда прибыли 28 декабря в 10 вечера после почти 9-месячного отсутствия счастливыми и здоровыми.
Канкрину
Сарепта, 12 (24) октября 1829 г
Ваше Превосходительство,
Вы с улыбкой увидите из содержания этого письма, что мы – я и оба моих спутника – как будто бы вернулись из другого мира. Лишь тут, вторично проезжая Сарепту, мы узнали из немецкой «Петербургской газеты», что Его Императорское Величество при заключении славного мира соблаговолил пожаловать Вашему имени и внешний блеск. Этот внешний блеск, который перейдет и на позднейших потомков, будет напоминать о замечательной эпохе, в которой под Вашим руководством финансы России продолжали процветать и при судьбоносной войне. Момент, который монарх избрал, чтобы пожаловать фамилии Вашего Превосходительства графское достоинство, – это самое красноречивое выражение признательности в искусном преодолении этих препятствий. Примите же, достопочтенный государственный муж, из этого мирного уединенного места самые сердечные поздравления мои и моих спутников, Эренберга и Розе, Вам и любезной графине Канкриной.
Вчера мы провели интересный день в калмыцкой степи у князя Сереб-Джаб Тюменева, бывшего в Париже, вместе с очень образованным, говорящим по-русски, по-персидски и по-арабски молодым ханом Внутренней киргизской орды Джегангиром Букеевым. Ламаитский храм князя с 28 одетыми в богатые ризы гелонгами и ламами был настоящим оперным представлением; он вызывает снова нескромный вопрос, передали ли тибетцам эти церемонии несторианские христиане или сами получили их от последних? Мы отъезжаем этой ночью при наступающем чувствительном морозе через Воронеж и Тулу в Москву, куда хотим прибыть 20–22 октября (ст. стиля).
Канкрину
Москва, 24 октября (5 ноября) 1829 г
Наше путешествие закончено; ибо после 14 тысяч пройденных верст Москва кажется мне ближе к Берлину, чем Шарлоттенбург. […] Наше возвращение прошло благополучнее и легче, чем можно было бы предположить. Снег выпал лишь около Воронежа, температура воздуха очень умеренная, так что я продолжаю свою магнитные наблюдения в палатке, без шубы и шапки; экипажи, которыми мы обязаны Вашей заботе и доброте, прекрасно держались; нельзя не восхищаться солидной работой моего земляка (г-на Иохима)206 и качеством русского железа. Полагаю, что Вашими заботами мы столь же благополучно доберемся до Петербурга. Тула стала для нас важным пунктом благодаря прекрасно устроенным машинам и любезному приему генерала Штадена207. Думаю, что мы сможем выехать из Москвы 28 октября (9 ноября) и что до Петербурга, несмотря на снег, нам не потребуется более 3,5–4 дней. Мое здоровье (боли в желудке) весьма поправилось благодаря путешествию и пребыванию на свежем воздухе. Оба моих друга рекомендуют себя в милость Вашего Превосходительства. Считаю своим приятным долгом рекомендовать Вашей милости как главе горного ведомства нашего сопровождающего, г-на обер-гиттенфервальтера Меньшенина, здоровье которого не самое крепкое и для которого быстрая поездка была более утомительной, чем для нас. Важное открытие алмазов графом Полье не оставляет у меня никаких моральных сомнений208. Почему русские смотрители лишь показали а.[лмаз], не приписав себе чести его открытия? Молодой Шмидт (саксонец) неспособен ни на какой обман, он никогда не был на Качканаре, не говорит ни слова по-русски, оставил нас всего за три дня до того и поэтому не мог бы ни о чем сговориться с русским смотрителем. Три алмаза были найдены один за другим. Я счастлив, что такое открытие сделано в Ваше министерство и во время моего путешествия; надеюсь, что вскоре будет найдено больше. Лишь бы только мое путешествие не стало причиной болезни графа Полье! Это славный, любезный человек, очень преданный Вам. Сказанное Вашим Превосходительством о геологических феноменах степей и о контрасте отмирающего, закостенелого исламизма с привлекательной природой христианства настолько же верно, насколько удачно и умно сформулировано.
Вильгельму
Москва, 24 октября (5 ноября) 1829 г
Дорогой друг, 22 октября (3 ноября) я прибыл сюда через Воронеж и Тулу; итак, наше большое путешествие (14 тысяч верст при возвращении в Петербург), скажем так, осталось позади. Снег выпал только пять дней назад, холод едва достигает 3° R. Как видишь, мы не нарадуемся нашей удаче: никто не заболел (фурункул я мог бы заработать и в Берлине); пару раз мы загоняли лошадей, так как в большую жару ехали со скоростью 16–18 верст в час. Ямщики, безрассудство которых в казацких землях не поддается описанию, часто сваливались под экипаж и смеясь, выныривали между задних колес. Но мы ни разу не перевернулись, не было ни одного несчастного случая… При возвращении из китайской Монголии Москва представляется мне как Шпандау. Остаток путешествия – это уже малость. Думаем быть 31 октября (12 ноября) у Шёлера в Петербурге, который снова принимает нас у себя, а 15 декабря нового стиля, плюс-минус пару дней, – в Берлине. Здесь в Москве меня застало твое трогательное письмо (из Гастайна от 3 сентября) и письмо Гедемана (от 11 сентября). Не могу выразить, как я рад, что ты избавился от своих ревматических болей еще до того, как поехал в Гастайн. Надеюсь, поездка укрепила твое здоровье. Это составляет теперь мой самый живой интерес на этом свете. Очень хотел бы видеть тебя зимой в Берлине у себя; одним из главных резонов, чтобы оставить Париж, было для меня оказаться ближе к тебе. Боюсь, в твоем отшельничестве ты работаешь слишком много, но, когда любишь, можно отказаться от всего. Прошу, поступай по своему разумению. Я никогда не буду жалеть, что приехал в Берлин. Мне достаточно знать, что ты рядом. Каждую неделю я буду по несколько раз навещать тебя в Тегеле. Ничто больше не должно нас разлучить; я знаю, в чем мое счастье. Оно рядом с тобой. Мое здоровье во время поездки намного улучшилось. Надеюсь, это улучшение продолжится. Когда я говорил, что некоторые боялись твоего затворничества в Тегеле, я имел в виду, что эти некоторые желали добра и нам, и себе. Они хотели [твоего] согласия принять должность только затем, чтобы ее не получили те, кого терпеть не могут.
