Прощание с иллюзиями. «Поедемте в Англию» - Владимир Познер

Что до КГБ, то это правительство внутри правительства. Как и ЦРУ, КГБ представляет огромную опасность из-за гигантской власти, которой он был наделен. Параллелей между этими организациями довольно много. Обе совершали преступления – одна против собственного народа, другая – против народов других. Обе были созданы правительствами изначально для одной цели, но использовались для целого ряда совершенно иных. Оба правительства дали им такую власть, что они часто выходили из-под контроля и никогда, по сути дела, не были призваны публично к ответу за свои деяния. Вина лежит на правительствах, на руководстве государств. В конце концов, эти организации не представляют собой сказочных джиннов из тысячи и одной ночи Шехерезады, они вырвались из замшелых сосудов, но их можно и нужно загнать обратно. Они обе оказались хвостами, которые виляли собакой, но только потому, что собака хотела, чтобы хвост ею вилял. Сегодня в Советском Союзе КГБ контролируется Советом народных депутатов, публично подвергается жесткой критике как со стороны избранных политических деятелей, так и по телевидению и в печати – это все есть нечто принципиально новое и поразительное.

Так и хочется написать: «Не долго мучилась старушка в злодея опытных руках…» С приходом к власти В. В. Путина ФСБ вновь обрела статус священной коровы. Было бы несправедливо утверждать, что нет никакой разницы между нею и предшествовавшим ей КГБ. Есть, и весьма существенная: ФСБ никому не внушает страх, нет ощущения, что она выше закона, что ее директор обладает большой властью. При разговорах люди больше не говорят, чуть понизив голос, о «конторе», как бывало в советское время. Но если судить о динамике, то за путинские годы, применительно к аппарату безопасности, она стала отрицательной и, скорее, стремится к прошлому. И что будет завтра – не знает никто.

Но я возвращаюсь к своей простенькой мысли: КГБ не родился в результате непорочного зачатия, он не взялся из «ниоткуда», а был создан конкретными людьми. И эти люди несут ответственность за деяния своего создания.

Я попал в журналистику, когда процесс десталинизации достиг своего зенита. Я ничего не понимал в этой новой профессии, это была terra incognita, которую предстояло завоевать. До того времени я мало задумывался над тем, что есть журналистика, какую она выполняет функцию, есть ли какая-нибудь связь между свободой печати и ответственностью перед читателем (слушателем, зрителем). Я был настолько наивен, что полагал, будто журналист может написать все что угодно и это будет опубликовано, лишь бы написал хорошо и честно. Я бросился в воды своей журналистской карьеры с головой, при этом брался исключительно за такие сюжеты, которые не ставили передо мной судьбоносных вопросов из области «быть или не быть». Как я уже отмечал, журнал Soviet Life был создан для того, чтобы показывать американцам самые привлекательные, самые позитивные черты Советского Союза, и я этот подход поддерживал всей душой. Ведь американцы никогда не страдали от дефицита критики в отношении СССР, имелся дефицит сбалансированной картины, и с моей точки зрения наш журнал представлял каплю позитивной информации в океане того, что получали США. Следовательно, показ исключительно позитивного был не только оправданным, но и справедливым делом.

При наличии такого подхода я не сталкивался ни с какими проблемами. Перо у меня было бойкое, и все, что я писал, получало одобрение и печаталось. Так происходило до 1964 года, до момента, когда я отправился на Байкал, чтобы подготовить очерк об этом уникальном озере и о тех, кто живет на его берегах. За восемь лет до того, будучи студентом биофака, я приезжал сюда в составе агитбригады, так что место было мне знакомо. Увиденное теперь неприятно поразило. Шло строительство гигантского целлюлозно-бумажного комбината, серьезно угрожающего экологии озера. Сторонники строительства утверждали, что все необходимые очистные системы установлены, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это ложь. На самом деле комбинат всасывал бы кристально чистую воду Байкала и выплевывал бы в него черную отраву. Мой очерк рассказывал о конфликте между интересами государственных учреждений, которые якобы совпадали с интересами народа, и реальностью. Оглядываясь на четверть века назад, могу без ложной скромности сказать, что этот очерк относится к моим лучшим работам. Я им горжусь и гордился тогда, о чем и заявил главному редактору Юрию Сергеевичу Фанталову, человеку исключительной честности, которому я обязан многим, в частности, ответственным отношением к работе. (Юрий Сергеевич был когда-то балетным танцором, но ушел со сцены по неизвестным мне причинам и попал во внешнеполитическую пропаганду. Мне необыкновенно повезло, что именно он возглавлял этот журнал. В течение жизни бывают встречи, определяющие путь и поведение человека, причем таких встреч крайне мало, может четыре или пять, не больше. Фанталов стал для меня такой встречей.) Я был уверен, что очерк понравится ему. Прошло несколько дней, и меня вызвали к ответственному секретарю АПН Пищику. Если бы мне пришлось описать его одним-единственным словом, то я сказал бы о нем «толстый». Причем это относилось бы не только к невысокому, тучному телу, но и к лицу, губам, носу, и каким-то образом даже к глазам, напоминавшим мне две маслянистые лужицы в куске сала. Вместе с тем Борис Яковлевич был человеком тонким: за описанным мной фасадом скрывался необыкновенно тонкий ум, тончайшее чувство юмора и тонкое понимание того, как надо обращаться с людьми, в частности, такими, как я, которым еще предстояло набить весьма болезненные шишки, изучая правила игры.

Борис Яковлевич поздоровался со мной за руку, жестом пригласил сесть в кресло, сел сам и начал:

– Володя, можно говорить с тобой на «ты»? – Это был первый и последний советский начальник, который просил у меня разрешения «тыкать», и с точки зрения тактики ведения беседы он осуществил настоящий гамбит. Я, понятно, кивнул. – Володя, я хочу поздравить тебя с блестящей работой. Ты написал великолепный очерк. Но теперь я прошу тебя перечитать его не собственными глазами, а глазами твоих будущих читателей. Это американцы, так?

Я кивнул.

– Ну, и что знают американцы о нашей стране? Ни-че-го. Ноль, – он руками изобразил большой круг. – Если бы ты написал этот очерк для советского читателя – другое дело. Советский читатель знает, что такое Госплан. А американцы? Для них это китайская грамота, понимаешь? Значит, я тебя прошу: возьми очерк и перечитай его, но глазами американца, который только что купил Soviet Life у какого-нибудь киоскера. Сделав это, ты, не сомневаюсь, уберешь то, что американцу непонятно. Но одно к тебе пожелание: не превращай сосну в телеграфный столб.