Люди и праздники. Святцы культуры - Александр Александрович Генис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пересказ – мотор цивилизации. Развиваясь скачками ренессансов, она спрессовывает опыт той культуры, которой больше всего завидует. Конструирование таких аббревиатур – творчество другим манером. Оно создает новое из старого, меняя его свойства, количество и качество. Антикварный пафос Гиббона или Карамзина превратил их труд в эпос.
Хороший учебник подводит итог, великий – расчищает площадку, интересный – будит фантазию, и я люблю путешествовать с ними по тому вымышленному, но настоящему миру словесности, который был и не был сразу.
26 мая
Ко Дню независимости Грузии
Грузинская кухня – именины славянского желудка и свадьба русской души. Чужая кулинария часто служит праздничной альтернативой родному меню. Так, японцы по воскресеньям ходят в китайские рестораны, англичане – в индийские, французы – во французские, когда могут себе позволить. Но с грузинской едой все иначе. Покажите мне русский дом, где не знают, что такое лобио и сациви.
В юности жажда приключений и неистребимый антисоветский комплекс постоянно выносили меня на периферию, подальше от Кремля и поближе к государственной границе – от норвежской на Белом море до турецкой в Закавказье. По пути к последней, как каждый русский странник, кроме Остапа Бендера, я восхищался красотами Военно-Грузинской дороги, где, как написал один эмигрантский поэт, “лишь один орел летает, а других животных нет”. Добравшись до перевала в Казбеги, я обнаружил древнюю часовню и сильно проигрывающую ей стеклянную закусочную в модном тогда стиле “Дружба” или “Ветерок”. В ней, стоя на замызганном полу, никуда не торопясь обедали шоферы. Всем, не спрашивая, приносили одно и то же – хинкали. Тяжелые, как пули, они нежились во вспотевшем тесте, кокетливо задрав несъедобный мучной бантик. Не прекращая говорить, а значит – жестикулировать, посетители осыпали хинкали перцем из стоящих на пластмассовых подносах пивных бутылок, а потом, поцеловав взглядом, отправляли посеревшую грузинскую пельменину в рот, запивая каждую добрым стаканом небрежно спрятанного под столом вина. Никогда больше мне не приходилось есть мяса вкуснее того, что плавало внутри тех хинкали. Этот камерный – на один глоток – суп радовал нёбо сложной гармонией из клейкого от курдючного жира бульона, крупного, но нежного фарша и громкого, как фанфары, аромата, составленного из столь изысканного букета травок, что мне так и не удалось его собрать на своей кухне.
Надо сказать, что после такого угощения меня уже не пугала перспектива спускаться по однорядному шоссе в Тбилиси с любым из выпивших несколько стаканов шоферов. Тогда, как, впрочем, и сейчас, я надеялся умереть после обеда, а не вместо него.
27 мая
Ко дню рождения Андрея Битова
Виртуоз ветвистой мысли, он вел за собой только въедливого читателя. В жизни Битов казался другим, но не был им. Он всегда дирижировал обстоятельствами, что помогло ему обойти советскую власть по периметру, стать певцом окраин и полюбить их.
Еще больше прозы меня поражал ум Битова. Это ведь не обязательное качество для пиита, которому Пушкин разрешил быть глуповатым. Но Битов в этом отношении радикально отличался от всех, кого я встречал. Он никогда, повторю для недоверчивых – никогда не говорил ничего банального. Трезвым и пьяным, на трибуне и в узкой компании, выступая перед читателями и болтая на прогулке, Битов вел разговор так, что его хотелось записать и перечитать на другой день. Я слышал и других мастеров беседы. Но если Довлатов говорил как по писаному, а Бродский ошеломлял парадоксами, то Битов – концепциями.
Все мы – рабы одного и того же внутреннего монолога, который становится внешним, когда приходится отвечать на бесконечно повторяющиеся вопросы. Но у Битова мысли рождались каждый раз заново, причем – как Афина: вооруженными, готовыми к защите.
Однажды, это было на Франкфуртской книжной ярмарке, мы сидели за круглым столом, рассуждая на вечно живую тему: “Россия – Восток или Запад”. Дождавшись слова, Битов заключил тривиальную дискуссию очевидным, но ускользнувшим от всех тезисом.
– Россия, – сказал он, – растянула Запад на три континента, доведя Европу до Берингова пролива и перейдя его.
В другой раз я был на встрече Битова с читателями в еврейском клубе Нью-Йорка, где, кстати сказать, выступал когда-то Маяковский. Мерный ход беседы нарушил бесцеремонный вопрос из зала.
– Как вы относитесь к Богу?
Я заранее сжался, потому что, на мой взгляд, любой ответ отдавал бы нестерпимой интимностью. Но Битов без тени смущения ответил категорично:
– Как Он ко мне.
– А как Бог относится к вам? – не отставал приставший.
– Как я к Нему, – еще тверже ответил Битов.
29 мая
Ко дню рождения Джона Кеннеди
Где вы были, когда убили Джона Кеннеди?
– Меня не было в проекте, – отвечают теперь чаще всего, но я-то хорошо помню траур, в который погрузилась наша семья, готовая поменять мертвого Кеннеди на живого Хрущева. Сам я тогда был маленьким, а вот Бахчанян – достаточно взрослым, чтобы служить художником в ленинском уголке харьковского завода “Поршень”.
– Смерть Кеннеди, – рассказывал Бахчанян, – потрясла простых харьковских рабочих, и один из них написал в стенгазету поэму. Начиналась она на тревожной ноте:
Сообщило Би-би-си:“Убит Кеннеди в такси…”А кончалась катарсисом:Убийца сжал в руках винтовку.Как он смел его убить!Где же мне достать рублевку,Чтоб Джона Кеннеди обмыть?В Америке над этим не шутят. Кеннеди не был ни лучшим (к ним причисляют Вашингтона, Линкольна и Франклина Рузвельта), ни любимым (им многие называют Теодора Рузвельта), ни единственным убитым президентом (тот же Линкольн, Гарфилд и Мак-Кинли). Никто толком вам не скажет, что Кеннеди успел сделать хорошего, разве что напугал Хрущева в Карибский кризис и запустил американскую космическую программу, завершившуюся высадкой на Луне. С тех пор, однако, ни на Кубе, ни на Луне ничего не изменилось. Коммунисты по-прежнему правят Кубой, а Кеннеди уже полвека на Арлингтонском кладбище.
Не жизнь, а смерть Кеннеди окружила его фигуру таким мистическим ореолом, что это преступление, как убийство Юлия Цезаря, никому не дает покоя и всегда бередит раны.
29 мая
Ко дню рождения Юрия Гендлера
Я в жизни не встречал человека, который изменил бы судьбу столь многих, включая и тех, кто никогда о нем не слышал. Гендлер сделал для свободы не меньше, чем для “Свободы”, а уж радио ему обязано всем. Например – Довлатовым.
– Кого “Нью-Йорк Таймс” возьмет на работу, – спрашивал он, когда мы только познакомились, – Достоевского или хорошего менеджера? И сам себе отвечал: – Конечно, такого менеджера, который найдет газете Достоевского.
Я взвыл от ужаса, потому что Гендлер опрокидывал мою табель о рангах. Ведь, кроме этого, он еще говорил много разного: что “Мона Лиза” – такая же икона поп-культуры, как
