Осколки легенд. Том 2 - Андрей Александрович Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Платформа, на которой остался Семенов, вскоре скрылась из виду, и за мутным от грязи и времени стеклом окна остался только унылый осенний однообразный пейзаж.
– Гражданин капитан, так мы куда едем-то? – минут через десять, не выдержав, спросила Павла.
– Вы же слышали – в Кандалакшу, – устало ответил Зобнин.
– А потом?
– Потом дальше. Слушайте, а ведь хозяйка дома, где вы квартировали, права оказалась. Семенов этот изрядный жук, обещал нам в дорогу продуктов дать – и где они?
– Он еще и рапорт напишет, – не без злорадства отметила Веретенникова. – О том, что вы мои контрреволюционные речи слушали и ничего не предприняли.
– Пусть пишет, – равнодушно произнес Зобнин. – Плевать. Не до доносов сейчас, и еще долго будет не до них. А потом, если доживем, разберемся, кто что слышал и кто что делал.
После он надвинул фуражку на лицо и минут через пять начал легонько похрапывать, причем не притворно. Он на самом деле уснул, чем немало удивил Павлу. Та даже призадумалась о том, что, похоже, произошедшие за последние несколько лет перемены порядком изменили органы, в которых она провела лучшие годы своей жизни. В старые времена сотрудник, конвоирующий заключенного, тем более в одиночку, дрыхнуть не посмел бы. Да он даже в сортир не отлучился бы, прямо в штаны нужду справил. А тут – вон чего.
Нет, можно предположить, что он ей просто доверяет, но это еще хуже. Это значит, что Систему изнутри начала разъедать какая-то зараза, заменившая классический принцип бывалых чекистов, носивший название «три Н» и звучащий как «недоверие-настойчивость-наган», на какие-то интеллигентские закидоны в стиле подзабытого царского режима. Собственно, потому и прозевали все, что можно, в результате вон Гитлер до Можайска дошел. Тех, кто был сделан из стали, перебили, а новые сопли на кулак, похоже, мотают. И неважно, что ее саму эти жернова перемололи почти в труху, дело есть дело.
Павле даже захотелось свалить из этого поезда куда подальше, причем не для того, чтобы на свободе оказаться, а исключительно науки ради. Но – не стала. А смысл? Куда бежать? Зачем? Искать же будут, можно даже не сомневаться, и, скорее всего, найдут. Ну да, она много чего знает и умеет, ни тюрьма, ни ссылка, ни болезнь намертво вбитые навыки не уничтожили, но толку от них сейчас? Раньше за ней стояло государство, а сейчас она одна. Совсем одна. Прав этот капитан, никого у нее не осталось. А одиночки долго живут и побеждают только во французских романах прошлого века, тех, которые они с сестрицей Розалией так любили читать в нежном возрасте.
На деле одиночка обречен на смерть, особенно в этих краях. Либо поймают и пристрелят, либо сам загнешься среди местных красот. Зимы тут лютые, волки голодные, болота даже в самые суровые морозы не замерзают, так что как-то, да сгинешь. Гарантированно.
Ну и крючок любопытства никуда не делся. Явно же целенаправленно ее куда-то Зобнин этот везет. Вот и интересно – куда именно? У Павлы в данный момент имелось три варианта, но какой из них верный, она пока не понимала. А выяснить хотелось!
Потому Веретенникова сжевала кусок сушеной лососины и тоже закемарила, здраво рассудив, что если у кого и есть право спокойно спать, то как раз у нее. Ей следить за капитаном не нужно, он и так никуда не пропадет. А если такое и случится, то очень хорошо, поскольку тогда не она от него, а он от нее сбежал, что в корне меняет дело. Нет, дополнительный срок ей все равно навесят, но хоть себя упрекнуть будет не в чем.
Проснулась она так, как давно этого не случалось. В последние годы, особенно после болезни, Павла выплывала из сна медленно, как ныряльщик с глубины, поднимаясь к ненавистной реальности из мутных слоев подсознания, а после еще с минуту пытаясь осознать, где она сейчас пребывает. А тут, как только Зобнин прикоснулся к плечу, она немедленно открыла глаза, моментально сообразив, где находится.
– Вы не спали, что ли? – удивился ее спутник. – Просто с закрытыми глазами сидели?
– Что-то вроде того, – подтвердила Веретенникова. – Приехали?
– Кандалакша, – кивнул энкавэдэшник. – Нам сначала в местное управление надо заглянуть, а после будет видно, что да как. Особо ни с кем не болтай, фашистов хоть и остановили на том берегу Вермана, но Семенов прав, город все равно считается прифронтовым.
Управление НКВД квартировало в особняке, которое при старом режиме, похоже, принадлежало не последней по достатку купеческой семье, – добротном, крепком, в три этажа и со множеством комнат, которые теперь назывались «кабинетами». Около одного такого Зобнин усадил свою спутницу на стоящий рядом с дверью стул, велев никуда не отлучаться и ждать его, чем в очередной раз убедил в том, что бардак, похоже, достиг всеобъемлющих размеров. К ней, зечке, отбывающей срок по политической статье, даже бойца не приставили для контроля – и это в военное время!
– Павла Никитична? – услышала Веретенникова вдруг свое имя, подняла глаза и глянула на того, кто остановился напротив. – Вы здесь как?
– Сижу, жду, – равнодушно ответила женщина высокому стройному мужчине со «шпалами» лейтенанта.
– Я Анисимов, – сказал тот, – Коля Анисимов. Помните меня? Я был в группе, которая ваше прикрытие обеспечивала четыре года назад.
Конечно, Павла помнила и этого паренька, который тогда еще сержантские лычки носил, и экспедицию, которую организовал и возглавлял Барченко, и безумную ночь, когда сотрудники Бокия насмерть схлестнулись в тайболе с волчарами из Аненербе, одержав в результате над ними верх.
А Анисимову этому она потом лично зашивала разрез, который на его щеке оставил нож одного из немецких головорезов. Вон и шрам, никуда он за прошедшие годы не делся.
– Веретенникова Павла Никитична, статья 58 пункт 1 г, – встала она со стула. – Срок десять лет без права переписки. В данный момент ожидаю сопровождающего для дальнейшего этапирования.
При этом она глянула ему прямо в глаза, как бы говоря: «Не валяй дурака, мальчик. Просто уходи. Уходи прямо сейчас, пока никто не увидел, как мы с тобой беседуем».
– Чаю вам принести? – мягко спросил мужчина, причем по его взгляду Павла догадалась – все он понял. Понял, но все же решил сделать по-своему. – Еще у меня бутерброды есть.
