Так называемая личная жизнь - Константин Симонов

- А пес с ней, потом разберемся... - не заметив его состояния, с хмельным упорством ответил Бастрюков.

И тут все, о чем, с трудом сдерживая себя до сих пор, помнил Левашов и в дороге и здесь, разом выскочило у него из головы.

- Какой же вы после этого полковой комиссар? - бешено прошептал он в лицо Бастрюкову.

- Ты чего, ты чего, - отстранился испуганный его страшным лицом Бастрюков, - напился, с ума сошел...

- Я - не вы... Со стакана не хмелею. А вот вы... Интересно бы на вас посмотреть, если б вы в плен к фашистам попали, как бы вы там заговорили? Может, и на Россию без большевиков согласились, раз вам - пес с ней, с мировой революцией?

- Говори, да не заговаривайся! - поднялся Бастрюков. - Встать!

Но Левашов уже стоял на ногах.

- Вы меня вне службы позвали, на откровенность? - по-прежнему не повышая голоса, сказал он. - Так вот вам на откровенность: паникер вы и сволочь, а не комиссар. И когда-нибудь вам это в послужной список так и впишут - уволить, как сволочь!

Левашов надвинул на лоб фуражку и вылетел из комнаты, прежде чем вконец опешивший Бастрюков успел что-нибудь ответить.

Ординарец в сенях спал как ни в чем не бывало. Левашов схватил с гвоздя шинель и оказался на улице. Он выскочил, не думая, как ему быть дальше, но, увидев у крыльца "эмку" и дремавшего в ней шофера, мгновенно решился: семь бед - один ответ!

- Поехали! - беря себя в руки, спокойно сказал он шоферу. - Полковой комиссар приказал вам съездить со мной в Одессу.

Когда Левашов выскочил из комнаты, Бастрюков хотел крикнуть, задержать его, вообще сделать что-то - он еще сам не знал что, но и голос и силы отказали ему. За окном зафырчал мотор, и Бастрюков услышал, как отъехала машина.

- Сиротин!.. - заорал он, только в эту секунду наконец освободившись от оцепенения. - Сиротин!

В дверях появился ординарец. Он испуганно смотрел в перекошенное лицо Бастрюкова.

- Где вы были?

- Здесь, в той комнате, вздремнул немножко, товарищ полковой комиссар.

Бастрюков окинул взглядом ординарца, увидел красную полосу на его щеке и понял, что тот говорит правду, - он спал и ничего не слышал. Посмотрев на стол с пустой водочной бутылкой и остатками ужина, потом еще раз на ординарца и поняв всю абсолютную невозможность без вреда для себя официально донести о случившемся, Бастрюков подумал о Левашове с тяжелой беспощадной ненавистью и, вытащив из кармана платок, вытер холодный пот.

18

Всю дорогу до госпиталя Левашов торопил шофера. Удовлетворение от того, что он врезал Бастрюкову правду-матку, сменилось досадой: с кем поделишься этим и кто тебе поверит? Ты ведь и сам еле поверил своим ушам! Только открой рот - и Бастрюков отопрется и вывернет все наизнанку, и еще тебя же затаскает по комиссиям. Нет, он не доставит Бастрюкову такого удовольствия.

А Бастрюков? Если Бастрюков сейчас же, сгоряча, не поедет жаловаться начальству, то, остыв, не сделает этого. Правды он не скажет, - не может, но, даже если переврет все вкривь и вкось, все равно останется неприятная для него двусмысленность: пригласил, выпили, поскандалил с подчиненным, и вдобавок все это вне службы, с глазу на глаз... Другое дело, что Бастрюков завтра же начнет мстить. Ну что ж, сам знал, на что шел - жизнь теперь будет лютая. А впрочем, война может все списать на одну минуту, был Левашов - и нет его! Против обыкновения вдруг допустив мысль о возможности собственной смерти, Левашов с двойным ожесточением подумал о Бастрюкове: "Как же так меня не будет, а он будет? И после войны будет?"

- Нет, врешь, не умру! - яростно прошептал он, как будто Бастрюков хотел и дожидался его смерти.

* * *

Городские улицы были пусты и черны. В порту горело, в небе вспыхивали разрывы зенитных снарядов. В Одессе было тревожно, как во всяком ночном городе, над которым кружат чужие самолеты.

Подъехав к госпиталю, Левашов вылез из машины и саданул кулаком в закрытые железные ворота.

В приемном покое все спали. Дежурная сестра спала, положив одну руку под щеку, а другую на телефон так, словно заснула, не успев снять трубку. На кушетке, накрытой рваной, нечистой клеенкой, спал дежурный врач. Один сапог у него был сброшен на пол, а другой не снят. "Видно, сил у бедного не хватило", - сочувственно подумал Левашов о враче, но подошел и растолкал его.

- Чего вам? - сонно откидывая голову к стене, спросил врач, глядя припухшими глазами на стоявшего перед ним батальонного комиссара в сдвинутой на затылок грязной фуражке.

- Два небольших осколочка вынуть надо, - дотрагиваясь до вылезавшего из-под обшлага гимнастерки бинта, сказал Левашов. - Но это потом. Дайте мне сведения, в каких у вас палатах находятся полковник Мурадов, капитан Ковтун и, возможно, интендант второго ранга Лопатин, - добавил он, вспомнив, что Лопатина с его хотя и легким, но лицевым ранением тоже могли переправить сюда из медсанбата. - Хочу их навестить.

- Время неподходящее, товарищ батальонный комиссар. Ночь. Госпиталь спит.

- А нам по утрам нельзя сюда, товарищ военврач третьего ранга. Мы по утрам воюем. Так что будьте добры проводить меня к ним.

- Добрым-то я, возможно, и буду, - вставая наконец на ноги, сказал врач. - Только вот вопрос: не отправлены ли они на эсминец. Триста душ отгрузили. Видите, с ног сбились, спим на дежурстве. Марья Петровна, а Марья Петровна! - Врач сиял руку медсестры с телефона, и рычажок звякнул. Медсестра проснулась не от его слов и прикосновения, а от этого звука. - Где регистрационная книга? Поживей просыпайтесь. Видите, человек ждет.

Сестра вздохнула, протерла глаза и выдвинула ящик стола, в котором лежала большая регистрационная книга.

- Сейчас посмотрим, где они, ваши, - сказал врач, перегибаясь через плечо сестры и перелистывая книгу. - А, б, в, г, д...

- Первым Ковтуна смотрите, - сказал Левашов. - Он на "к" - Ковтун.

Военврач продолжал перелистывать книгу.

- Карпов, Кавтарадзе... - под нос бормотал он. - Колоколов, Корниенко... Вот - Ковтун! Выбыл, отгрузили. Ковтун - плечевое, пулевое. Ваш?

- Наш.

- Отгрузили. Кто дальше? Муратов?

- Мурадов, - поправил Левашов.

- Все равно на "м", - сказал врач и опять начал перелистывать книгу. Полковник Мурадов. Ранение в область кишечника. Ваш?

- Мой, - сказал Левашов.

- Тоже отправлен. Этого помню. Тяжелый. Кто еще?

- Переверните обратно на один лист, - сказал Левашов, - на "л" посмотрите. Лопатин.

Лопатина в книге не было.

- Когда отвалит эсминец?

- А это уж нам неведомо, - сказал врач. - Мы отгрузили - и все! А когда отплытие? - Он пожал плечами. - Это и говорить не положено. Этим немцы интересуются!

- А это точно, что вы их обоих отправили? - строго спросил Левашов.

- Вы что, смеетесь? - обиженно сказал врач. - Будите людей, вам по-человечески объясняют, а вы начинаете дурака валять! Вы что, выпили, что ли?