Любовь диктаторов. Муссолини. Гитлер. Франко - Лев Белоусов

Бывшего диктатора поместили в кабинете мэра Донго, в здании муниципалитета, куда вскоре доставили и остальных пойманных иерархов. С дуче обращались вежливо, ему предложили воды и даже чашечку кофе, что по тем временам считалось немалой роскошью. Дуче снял немецкую шинель и брезгливо отбросил ее в сторону. «Я больше не желаю видеть ничего немецкого», — процедил он сквозь зубы.

Обстановка в районе Донго оставалась сложной: силы партизан были невелики, вокруг бродили отряды вооруженных фашистов, а весть о пленении дуче быстро облетала окрестности. Командир бригады отправил сообщение о случившемся в штаб партизанского командования и принял решение в целях безопасности надежно укрыть Муссолини. За ночь его перемещали дважды: сначала в соседнее селение в казарму тамошней полиции, а затем под видом раненого партизана в маленькую деревушку Бонцаниго. На этом крохотном отрезке пути судьбе вновь было угодно свести его с Клареттой Петаччи.

После отъезда дуче с немецкой колонной Кларет-та решила во что бы то ни стало догнать его и больше не упускать из виду. Она ерзала и грызла ногти от нетерпения, подталкивала своего брата Марчелло, сидевшего за рулем, высовывалась время от времени из окна, как будто этим можно было ускорить движение. В Донго она сумела добраться лишь к вечеру, когда Муссолини уже был обнаружен, опознан и увезен в соседнюю деревню. Теперь нужно было разузнать, куда он делся, но любой вопрос о дуче мог вызвать подозрение.

При проверке документов Кларетта представилась сестрой испанского посла при фашистской республике, но партизаны ей не поверили и отправили в ратушу, где она попалась на глаза командиру бригады графу Беллини делле Стелле. Он узнал любовницу дуче. В мирные годы граф был наслышан о ее красоте и с любопытством рассматривал стоявшую перед ним женщину. Необычайное возбуждение обостряло черты ее лица, но страха оно не выражало, лишь тревогу, усталость, нетерпение и тоску. «Можете ли вы помочь мне?» — напрямую спросила Кларетта. «Чем именно, синьора?» — поинтересовался граф. Он готов был услышать любую просьбу о помощи или защите, но то, чего желала эта измученная женщина, поразило партизана-аристократа до глубины души. «Я хочу, чтобы вы отправили меня к дуче и поместили в одной комнате с ним. Я готова разделить его судьбу. Если он будет убит, то я тоже хочу быть убитой».

От неожиданности граф долго не мог прийти в себя. Он пристально посмотрел в глаза Кларетте и понял, что она не шутит и не разыгрывает спектакль. Не произнеся ни слова, командир партизан вышел из комнаты и отдал приказ доставить Петаччи к плененному диктатору. Ночью ее посадили в автомобиль и в кромешной тьме под проливным дождем повезли к дуче.

Их машины встретились в районе Понте дель Фалько. Все вылезли наружу. Муссолини был закутан в верблюжье одеяло, голова плотно завязана бинтом. Но Кларетта сразу его узнала. Их разговор состоял всего из трех фраз. Все очевидцы событий воспроизводят его практически слово в слово. «Добрый вечер, Ваше превосходительство». — «Добрый вечер, синьора. Но почему вы здесь?» — «Я хотела быть с вами».

Больше говорить было не о чем. Их посадили в разные машины и повезли по мокрой, скользкой дороге в горы, в сторону селения Адзано, расположенного на крутом каменистом склоне. Они снова были вместе, их везли в неизвестность, и им оставалось жить меньше суток.

Последним убежищем Муссолини и Петаччи стал дом крестьянина Джакомо Де Мария. Партизаны попросили его приютить на ночь пленников и оставили для охраны двух человек. Де Мария и раньше укрывал партизан, помогал им, чем мог, поэтому поздний визит вооруженных людей его не удивил. Он предложил необычным «гостям» суррогатный кофе и разбудил жену Лию, которая перевела детей из спальни на сеновал.

Дуче, безмолвно сидевший на кухонной скамье, пребывал в состоянии прострации. Он долго не мог понять, чего от него хотят, когда Кларетта начала мягко уговаривать его подняться на второй этаж и лечь в постель. Наконец он с трудом, слегка прихрамывая на правую ногу, взобрался по неудобной лестнице в верхнюю комнату и сел на широкую двуспальную кровать. Кларетта помогла ему снять с головы бинт, и только тут изумленные хозяева поняли, кому именно они уступили свою спальню.

Изнеженная женщина неожиданно быстро освоилась в необычной для себя обстановке крестьянского жилища. Она устроила дуче поудобнее (с двумя подушками, как он любил) и спустилась вниз для вечернего туалета. Один из охранников подглядывал за ней в дверную щелку и потом с восхищением рассказывал своему напарнику о том, какое у нее красивое тело. Вернувшись в спальню, Кларетта разделась и нырнула в постель. Они еще долго о чем-то шептались. Сидевшие за дверью партизаны разбирали лишь отдельные слова. Им показалось, что дуче просил у своей любовницы прощения. Наверное, они чувствовали, что эта ночь может стать последней. Ощущение неминуемо приближающейся смерти подавляло все прочие эмоции, животный страх расползался по телу и затмевал сознание, но все же Муссолини вновь повезло: не всякому смертнику удается провести последнюю ночь хотя и без секса, но все-таки в объятиях любимой женщины. Измученные пленники долго не могли уснуть, а когда им это удалось, спали долго.

Утро после ночной грозы выдалось по-весеннему прохладным. Из спальни Муссолини открывался чудесный вид на заснеженные вершины гор, апрельский воздух был напоен ароматами цветов, густая листва тихо шелестела под дуновениями ветра,  разносившего щебетанье радостных птиц. Мирный пейзаж не предвещал трагедии и убаюкивал чувство опасности. Ощущение близкой смерти казалось абсурдом.

Муссолини тяжело поднялся, подошел к окну и распахнул его. Свежий, бодрящий воздух наполнил комнату и пробудил Кларетту. Она встала, накинула на плечи жакет, приблизилась к окну и тихо прижалась к плечу своего возлюбленного. Бенито что-то говорил ей и показывал рукой на горы. Прежде она так любила эти короткие утренние минуты вдали от Рима, которыми изредка завершались их совместные путешествия. Обычно Бен бывал спокоен и ласков, им никто не мешал, жизнь казалась прекрасной и не хотелось думать о будущем.

Кларетта и теперь гнала прочь беспокойные мысли. Несмотря на смертельную опасность, женщина чувствовала какое-то внутреннее умиротворение. От нее самой уже ничто не зависело, любимый человек был рядом, она твердо решила остаться с ним до конца, каким бы страшным он ни был. Именно в эти дни ее любовь подверглась самому суровому испытанию на прочность. Ее никто не вынуждал искать Муссолини и тем более следовать за ним, она могла отсидеться в Донго или даже в Милане или попробовать бежать из страны каким-то иным путем и уж во всяком случае без свергнутого диктатора, который в тот момент был самым опасным попутчиком. Вопреки всякому здравому смыслу и элементарной логике самосохранения Кларетта с упорством маньяка шла за своим Бенито, цеплялась за его судьбу и хотела лишь одного — быть рядом. Она не просто любила своего кумира, она действительно не могла и не хотела без него жить.

Жена хозяина дома Лия Де Мария, с утра трудившаяся в поле, увидела в окне своих постояльцев и вернулась в дом. Нужно было предложить синьорам умыться и состряпать нехитрый крестьянский завтрак. Кларетта привела себя в порядок и слегка припудрилась, а Муссолини отказался даже ополаскивать лицо. В их комнате не было стола, поэтому завтракать пришлось на накрытом скатертью деревянном ящике, который втащил наверх Де Мария. Дуче вяло пожевал кусок хлеба с колбасой, а Кларетта, к удивлению и радости хозяев, съела целую тарелку поленты с молоком. Затем она снова легла в постель, а дуче устроился рядом. Потекли самые долгие в их жизни часы, полные страха, отчаяния и тяжелого ожидания развязки.

Где-то около четырех часов пополудни в коридоре послышались быстрые, решительные шаги и голоса нескольких человек. В комнату стремительно вошел сухощавый мужчина в длинном светло-коричневом пальто. Муссолини не суждено было узнать, что это коммунист Вальтер Аудизио, известный среди антифашистов как полковник Валерио. «Муссолини стоял с правой стороны кровати, на нем был мундир и пальто орехового цвета, — вспоминает Аудизио. — Петаччи лежала одетая, укрывшись одеялом. Он посмотрел на меня с ужасом и прошептал: «Что случилось?» Я смотрел ему прямо в глаза. Нижняя губа его дрожала. Вероятно, впервые в жизни он оказался лицом к лицу с опасностью, не имея никакой возможности противостоять ей… Не отходя от двери и продолжая смотреть ему в лицо, я бросил: «Меня послали освободить тебя». Выражение его лица при этих словах резко изменилось. «Неужели?» — тут же переспросил он. И больше ничего: ни малейшего интереса к деталям этого «освобождения» или еще к чему-либо. «Быстро, побыстрее, — добавил я. — Нельзя терять ни минуты». А тем временем он уже приходил в себя. Страх, пережитый им лишь минуту назад, уступил место его обычному бахвальству «дуче-императора». «Куда направляемся?» — спросил он, уже полностью уверенный в себе. Вместо ответа я сам спросил: «Ты вооружен?» Но спросил таким тоном, что можно было понять: я озабочен тем, что хочу дать тебе пистолет. «Нет, у меня ничего нет», — ответил он. И вдруг страх и бахвальство тоже исчезли, и его охватило чувство спешки. Он подбежал ко мне, к выходу. «Пошли», — сказал он, начисто забыв о женщине в постели, так что мне пришлось напомнить: «Сначала она, женщина». И, повернувшись к Петаччи, я взглядом поторопил ее… Ей не удавалось полностью осмыслить происходящее, поскольку она, конечно, не поняла значения произнесенных слов. Тем не менее, увидев мой взгляд, она заторопилась и стала лихорадочно собирать свои вещи. В этот момент Муссолини вновь попытался выйти, и я пропустил его мимо себя, перед Петаччи. И в этот момент, изменившись в лице, он повернулся ко мне и сказал вновь обретенным тоном Первого маршала: «Я дарю тебе империю!» Мы все еще стояли в дверях дома, и я, не ответив ему, поторопил Петаччи: «Вперед, вперед!» Петаччи встала рядом с Муссолини. Мы вышли на тропинку, которая вела вниз, к тому месту, где осталась наша машина. Пьетро, потом Муссолини и Петаччи, а следом мы с Гвидо. Петаччи неуверенно перепрыгивала с камня на камень по этой обрывистой дороге на высоких каблуках своих черных замшевых туфель. Дуче же шел быстро, уверенно, то ли как марширующий солдат, то ли как человек, которому некогда. Если бы я не сказал ему, что пришел с целью освобождения, сейчас, если учесть, как он повел себя в первую минуту, нам бы пришлось тащить его на себе. В настоящую минуту он был вновь собой, человеком, ниспосланным судьбой».