Интеллигенция (февраль 2008) - журнал Русская жизнь

- То есть в 80-х салонов как таковых уже не существовало?

- Нет, один я все-таки помню, салон Виктора Романова-Михайлова.

Виктор Романов-Михайлов (середина 80-х - начало 90-х)

- Это был единственный салон эпохи перестройки, самый последний, такой постскриптум салонного движения. Художник Виктор Сергеевич Романов-Михайлов жил на улице Рылеева, по иронии судьбы, всего в двух домах от особняка Нины Стивенс. У него там, скажем так, образовалась квартира. Он получил ее через целую цепочку браков и прописок. Там царил перестроечный и постперестроечный угар в чистом виде. В этой квартире, кроме него, постоянно обитал Анатолий Зверев и вся его алкогольная банда. Он здесь и работал, и спал, и пьяный валялся. Потом наступил упадок - роковые женщины соседствовали с бизнесменами, неотличимыми от бандитов, дипломаты пили водку с художниками. Тем не менее там шла жизнь. Люди, несмотря на уже совсем черное пьянство, там думали и спорили, в том числе и о новых временах. Это место прошло всю эволюцию эпохи перемен. В порядке «расселения» Романова-Михайлова выкинули из этой квартиры и дали ему жилье где-то на окраине, но он туда не поехал. Вместо этого поселился в строительном вагончике около Зачатьевского монастыря, и все завсегдатаи стали приезжать туда! Люди жгли во дворе костры и вели разговоры о путях искусства и судьбах Родины, новые богатые и старые бомжи-художники! Кстати, почти все «новые русские» из «романовского» салона погибли в разборках. Но и те и другие в его квартире, а потом и у его костра, чувствовали себя одной крови, одним обществом. Только представь себе! Такое сейчас и помыслить невозможно.

А все очень просто - никаких социальных страт не было, общество не было поделено на классы, а было одним большим бульоном. На улицу выходила то интеллигенция, то маргиналы, то все вместе. И люди еще могли спокойно друг с другом выпить, поговорить, не принимая во внимание социальное положение и уровень дохода собеседника-собутыльника.

Действительно конец

- Есть мнение, что салоны умерли со смертью советской власти - некому стало себя противопоставлять и не от кого отгораживаться.

- Э, нет. Нельзя все сводить к одной политике, да она здесь и ни при чем. Салоны были убиты клубами. Незачем стало сидеть по квартирам, когда можно всем вместе встретиться в клубе. Незачем искать чьи-то хоромы, когда есть хоромы общего пользования.

- И только?

- Не только. Есть еще один важный фактор. В салонах деньги не играли никакой роли, можно было жить вообще без денег. А в клубной культуре стало стыдно быть бедным.

* ГРАЖДАНСТВО *

Евгения Долгинова

Ревнитель

Жизнь и смерть одного музея

I.

Имя обязывает: «Общество ревнителей старины Стрельны». Ревнители - не любители, у них не хобби какое-то там - у них долг, и миссия, и задача, а в глазах сухой аввакумовский пламень. Руководитель общества Олег Павлович Вареник, 63 лет, бывший инженер, бывший депутат районного собрания, создатель общественного музея «Морская Стрельна», за четыре часа разговора и глотка чая не выпил - не до баловства, все говорил про музей да про князей, про ментов да про Господню помощь, не оставляющую его в самые роковые моменты его священной борьбы с «бандюганами» за сохранение материальной памяти любимого города.

Кажется, дай ревнителям волю - и потребуют церковной канонизации всех общественно местночтимых. Вот, например, священные даты: 130 лет со дня рождения Матильды Кшесинской и 100 лет со дня рождения натурщицы Елены Григорьевой, модели кустодиевской «Русской Венеры». Что связывает этих дам - первую грацию империи и розовую, как помадка, парную мещаночку с березовым веником над лобком? Обе жили в «милой Стрельне» - «наши», родные, наша гордость и краса. Поэтому электрический столб с дачи Кшесинской Олег Палыч выкапывал собственноручно, в одиночку, и неистово заговаривал зубы нетерпеливому шоферу грузовика, чтобы только не уехал, дождался. «В Константиновском дворце, - говорит возбужденно, - керосинками освещались, а на даче и в саду Матильды была полная электрическая иллюминация! Первая электростанция в Стрельне!» Первая. В Стрельне. Сакрально? - Сакрально!

И пусть Леличка Григорьева всю взрослую свою жизнь прожила в соседнем Петродворце, но к Кустодиеву-то она ходила из Стрельны, отсюда же и уезжала в 1926 году на юга с задачей накушать тело, ибо художник нашел будущую модель «постноватой» и дал денег на откормочный тур. Стрельну она любила нежно, выйдя на пенсию, делала искусственные маки и посвящала стихи улице Труда: «Погустели у деревьев ветви, заросли окраины травой, до чего ж уютен и приветлив переулокдетства моего». Где же делать Леличкин музей? - в баньке, конечно же, на берегу Ижорки (речки, какой надо речки! - прославленной еще Михаилом нашим Юрьевичем в стихотворении «Уланша»); банька, правда, пока в проекте, но мелодекламация с последующим посещением парной и купанием уже запланирована. А Лермонтов, а последняя любовь Тараса Шевченко Гликерия Полусак, а новосвященномученик Измаил, а Блок, а «гуманный внук воинственного деда» Александр Аркадьевич Суворов (всех не упомнишь)? - не говорим уже про пышные аристократические кусты Орловых и Львовых, про великого князя Константина Николаевича, с которого и началось процветание полузаброшенной Стрельны, этого недо-Версаля. И вот про каждого, про каждого почти выдающегося или героического стрельнинца написана книжечка - брошюрка, отпечатанная на принтере, томов премногих тяжелей, потому что «издано за счет семьи автора» (так щемяще!). Жанр - народное литературо(крае)ведение, интонация взволнованно-патетическая, слог без пяти минут одический («Открылась необычайно женственная фигура богини с округлыми плечами, трепетно-нежной грудью, стройными бедрами, крепкими ногами, струящимися божественными золотыми волосами. Стыдливый девичий жест руки с веником… Борис Михайлович был счастлив».) В музее же работали соответствующие тематические экспозиции.

II.

Нет, не бродить, не мять в кустах багряных, не увидеть нам больше этих экспозиций. Я приехала в Стрельну по грустному делу: общественный музей «Морская Стрельна», главное детище ревнителей, захвачен и разграблен, как выражается Вареник, «бандюганами», территорию стерегут злые собаки, суды занимаются саботажем, а почтамт злостно теряет заказные бандероли на имя генпрокурора Чайки вместе с уведомлениями об их доставке.

Олег Палыч обрадовался оказии в Москву, попросил передать в окно Генпрокуратуры, на Большой Дмитровке, но сначала прочитать.

Прочитала. Увидела несчастье, гордыню, безнадежность и воронку сутяжного омута. Уж сколько правдоискателей, отважных «маленьких людей» упали в эту бездну, выбрали жизнь, проходящую от «суда по опротестованию отказа принять заявление о незаконном отказе» до «жалобы на процессуальные нарушения при рассмотрении жалобы о процессуальных нарушениях», - суть тяжб все мутнее, годы как птицы, сор казенных присутствий осыпается в каждый борщ, а сдаваться нельзя, последний дюйм, наше дело правое. Дело его, похоже, правое, но никому от этого не легче.

Листая 63 страницы приложений, я почему-то упорно вспоминала финал одной варениковской же краеведческой работы. На добром десятке страниц и не без конспирологической страсти доказывая, что на даче Кшесинской наличествует клад, он резоннейше вопрошал: «Теперь, чтобы найти клад на даче в Стрельне, необходимо ответить на вопрос: ГДЕ ЖЕ ЗАРЫТА СОБАКА?»

И сам себе отвечает: «Этого в настоящее время точно не знает никто».

III.

Олег Палыч родился на Урале, после армии захотел огней большого города и оказался в Ленинграде, на знаменитом Кировском заводе. Женился, работал, учился в Технологическом институте, получил коммуналку на улице Шкапина (и живет в ней по сей день, с супругой Верой и двумя детьми) - и наверное, прожил бы жизнь среднестатистического советского итээра, когда бы не случилась ему однажды путевка в заводской профилакторий.

Профилакторий находился в Стрельне.

«Прекрасное пленяет навсегда», - сквозь тусклое, приземистое советское предместье, сосредоточенное вкруг танкового завода, он рассмотрел Стрелинскую мызу, дамбу, далеко уходящую в море, необыкновенной элегичности морской ландшафт, паруса, облака, небо, остатки торжественного парка, останки Константиновского дворца, - тени и контуры других форм жизни, руинированные свидетельства другой жизненной среды и уклада. Культурный шок, непреходящее очарование, вечная любовь, пожизненная страсть. Вареник стал приезжать в Стрельну на выходные и был счастлив уже дорогой - полчаса на электричке, полчаса пешком через волшебный парк до здания ОСВОДа. Более того - он, простой рабочий человек, можно сказать, лимитчик, стал настоящим яхтсменом и владельцем личного плавсредства.