Смерти нет, я знаю! Правдивая история о том, что нас ждет за последней чертой - Лаура Джексон

Первой об Уиндбриджском дипломе я написала Фран и поблагодарила ее за то, что направила меня к доктору Бейшель. Потом я позвонила Ким и Бобби и уговорила их провериться в Уиндбридже – и счастлива сообщить, что Ким тоже получила сертификат УДМ. (Бобби опоздала всего на месяц – когда она с ними связалась, программу уже закрыли.)

Вскоре я узнала свои оценки со второго раунда считываний – сеансов в присутствии адресата. Одна сочла точными 90 % моих утверждений. Вторая поставила максимальный балл – 95 % результатов своего считывания.

К чему я все это рассказываю? Меня интересовало, какие выводы сделает из этих исследований доктор Бейшель.

– Как ученый я не могу с определенностью заявить, что медиумы общаются с мертвыми, – говорит доктор Бейшель. – Но могу сказать, что имеющиеся данные указывают на такую возможность. Наука движется в этом направлении. Наука нагоняет. По моим данным, подобная коммуникация с сознанием тех, кто умер, возможна.

Но для меня диплом означал кое-что еще. Он означал, что я вышла на следующий уровень своего путешествия.

Часть третья

Причал Канарси

В ноябре 2010 года мне неожиданно позвонил мой друг Энтони. Он попросил меня как можно скорее провести сеанс для его подруги Марии. По его словам, положение у нее было отчаянное: ее отец уже десять дней как пропал. Никто не знал, где он и жив ли еще.

Мы договорились, что я позвоню Марии на следующий день. Когда я дозвонилась до нее, она была за рулем. Она попросила минутку на то, чтобы припарковаться, и в ее молчании я уже уловила печаль и замешательство. Я также мгновенно ощутила, что кто-то пробивается с Той Стороны. Фигура отца. Не то я хотела увидеть. Не это я хотела сообщить Марии. Предстоял трудный разговор, но выбора у меня не было. Надо с уважением относиться к тому, что получаешь с Той Стороны.

– Мария, я должна вам кое-что сказать, – как можно мягче начала я, когда она остановилась. – С Той Стороны к вам пришел человек. Он просит сказать вам, что его зовут Джон.

Вскоре я узнала, что мое считывание происходило во время открытого полицейского расследования.

Расследование началось почти за две недели до того, 4 ноября 2010 года, в холодный дождливый день. Мужчина по имени Джон, семидесяти двух лет, провел утро у себя дома в Квинсе, в Нью-Йорке. С ним была его жена, Мэри. Около 12:30 Мэри собиралась на работу в коррекционную школу. В то утро она не очень хорошо себя чувствовала, и Джон сказал, что беспокоится за нее, ведь она не пообедала.

– Не волнуйся, – ответила она, – поем, когда вернусь.

Затем Мэри попрощалась и ушла.

В иной день Джон, скорее всего, остался бы дома на обед, а может, вышел прогуляться. Но в тот день Джон вышел из дому под леденящий дождь. Куртку он не надел, только спортивный костюм. Не взял ни телефон, ни ключи, ни бумажник, ни цента денег. Даже ингалятор, необходимый при его эмфиземе, оставил.

Спустя два часа вернулась домой Мэри и окликнула Джона, но ответа не получила. Она осмотрела весь дом, но мужа не было. Затем она обнаружила ключи и бумажник, и ее охватил ужас. Обычный день перестал быть обычным.

Семья была для Джона всем. Он усердно работал, чтобы обеспечить жену и троих детей. По профессии он был ландшафтным дизайнером, кроме того, выращивал на заднем дворе помидоры. Знавшие его описывали Джона как порядочного и доброго человека. Уйдя на покой, он помогал Марии, своей дочери, заботиться о маленьком сыне.

Но в тот год, когда он ушел, Джон начал меняться. Он стал более замкнутым, вялым. Быстро сердился и раздражался. Порой вспоминал старые обиды – нечто, беспокоившее его десятки лет назад, – и жаловался на это, словно это только что произошло. Мария отвезла его к неврологу, и тот диагностировал у Джона раннюю стадию болезни Альцгеймера.

Под чутким наблюдением жены и детей Джон начал принимать лекарства, но оставался безучастным и закрытым. Домашние изо всех сил старались ему помочь.

– Нам так не хотелось в это верить, – объясняла Мария. – Мы думали, это у него просто от старости. Мы застали болезнь в самом начале и пытались сообразить, что будет для него лучше всего. Но мы видели, что он угасает.

Затем 4 ноября Джон ушел из дома. Жена, не найдя его в доме, села в машину и поехала по округе в поисках мужа. Спустя двадцать минут она остановилась и позвонила дочери.

– Отец пропал, – сказала она.

– Как пропал?! – не поняла Мария.

– Исчез. Просто ушел. Ключи и бумажник дома, а его нет.

– Так, – Мария быстро собиралась с мыслями, – давай позвоним в полицию.

В тот вечер трое детей Джона колесили по Квинсу, высматривая его. На следующий день они пешком обходили улицы, разговаривая с владельцами магазинчиков и раздавая листовки.

– Мы прошли все лавки на бульваре из конца в конец, – говорила Мария.

В самом последнем заведении, в солярии, Мария показала фотографию отца юной кассирше.

– Ой, – воскликнула кассирша, – я вчера видела вашего папу!

Кассирша обедала в местной пекарне, когда увидела за окном Джона, который просил у кого-то пять долларов. Новость обнадежила Марию. Следующие три дня она сидела в припаркованной машине у пекарни, высматривая, не вернется ли отец.

Тем временем поиск в округе с раздачей листовок, начатый несколькими родственниками и друзьями, перерос в одну из крупнейших поисковых операций в истории Квинса. Почти две недели огромный поисковый отряд, включая конную полицию, вертолеты, собак-ищеек, телевизионщиков и небольшую группу добровольцев, прочесывал все уголки Квинса в поисках малейших признаков Джона.

Однако все было напрасно. Он исчез бесследно.

Примерно в это время мне и позвонил Энтони и устроил мне сеанс с Марией.

Когда я сказала, что отец проявляется с Той Стороны, Мария расплакалась. Я подождала, пока она возьмет себя в руки, а затем рассказала, что показывал мне Джон.

Четвертого ноября Джон в растерянности ушел из дома куда глаза глядят. Хотя денег у него не было, он сел на автобус, а потом на поезд. Он проходил по знакомым и незнакомым улицам. Зашел в пекарню и еще в несколько мест по привычному маршруту. Но цели у него не было – ни пункта назначения, ни осмысленного направления. Затем он показал мне на экране табличку, на которой было написано «КАНАРСИ». После этого он показал мне воду, а затем причал. Я понятия не имела, что это значит, но передала Марии.

– Это же причал Канарси! – ахнула она. – Это в Бруклине, на границе с Квинсом. Это папино самое любимое место на свете. Он все время возил нас туда, пока мы были маленькие.

Двадцатиметровый деревянный пирс, выстроенный за парком Канарси вдоль Белт-Паркуэй в Квинсе, вдается в Ямайский залив и весьма популярен у рыболовов – в сезон люди ловят здесь палтуса и луфаря. Джон любил рыбачить здесь, а став старше, любил прохаживаться по деревянному пирсу. После исчезновения Джона семья первым делом обыскала причал Канарси, но не обнаружила свидетельств его пребывания там.

Теперь Джон показал мне, что сделал, попав на пирс. Как можно мягче я передавала Марии, что видела.

Джон задержался в парке Канарси, чтобы набрать камней. Камни он рассовал по карманам спортивного костюма и пошел к краю пирса. Было темно и холодно, и пирс пустовал. Джон пролез под ограждением и соскользнул в воду.

– Через две минуты после входа в воду, – сказала я, – ваш отец утонул.

Однако в самый момент перехода Джон испытал сильнейший укол сожаления.

– Он просит сказать вам, что просит прощения за то, через что вам приходится проходить сейчас, в поисках его. Он думал, что его тело найдут через день или два, но его унесло течениями. Он говорит, что просит прощения за вызванный им переполох. – Джон показал мне две буквы, М и А, и я поняла, что это значит. – Искать его тело сейчас бессмысленно. Его не найдут, пока не наступит месяц, в названии которого есть «ма» – в марте или в мае. Раньше течение его не вернет.

Джон показал мне, что убил себя, потому что боялся того, что с ним происходило в результате слабоумия. Мария быстро подтвердила это.

– Он был уверен, что в итоге станет обузой для семьи, и не хотел, чтобы это случилось, – сказала я. – Не хотел причинять неудобство. Но потом, как только ушел под воду, он осознал, что совершил ужасную ошибку.

Убивая себя, он хотел избавить семью от великого бремени. Вместо этого, сообразил он, он лишил их великого дара.

Болезнь Джона, казавшаяся ему мучительной, убогой участью, на самом деле открывала всему семейству замечательную возможность проявить огромную безусловную любовь друг к другу. Чем слабее становился бы Джон, тем больше бы он нуждался в заботе и внимании близких – но в болезни содержались уроки, которые Джону еще надо было усвоить, и уроки, которые он должен был преподать.

Возможно, одним из этих уроков было терпение. А может, сострадание. Или безусловная любовь. Или понимание нашей силы исцелять, или преодоление страха смерти. Джон лишил себя и своих близких возможности усвоить эти уроки. Он не видел, что сама забота о нем – уход за тем, перед кем они чувствовали себя в таком долгу, – не уменьшило бы любви близких к нему, но скорее усилило бы ее. Он не сознавал, что, позволив семье заботиться о нем в период наибольшей его жизненной уязвимости, он дал бы близким возможность насладиться их глубокой, мощной, любовью.