Дворянин великого князя - Роберт Святополк-Мирский

Картымазов помрачнел.

— Ничего нового. Но я убежден, что ее прячут здесь, в Синем Логе. Подождем. Вести будут, как только уедет Андрей. Они все же побаиваются расследования, которое проводит гетман Ходкевич, и знают, что Андрей — его посланец, пото­му притихли. Мне пора. Встретимся на закате у брода.

Впервые в жизни Медведев пересекал литовский рубеж.

В Диком поле, где было гораздо больше откры­тых степных пространств и меньше лесов, рубеж определяли засеки — широкие длинные полосы из высоких срубленных деревьев, привезенных сюда порой издалека и уложенных впритык один к одному и один на другой верхушками в сторону, откуда ожидался наезд неприятеля. Пересечь та­кую засеку большому отряду всадников очень тя­жело, а вырубать в ней проход — значит, ожидать несколько часов и можно, чего доброго, дождать­ся патрульного сторожевого отряда, который встретит приезжих в узком проломе и всех пере­бьет, а если даже и удастся проехать незаметно, то на обратном пути трудно найти то место, где про­ход вырублен, а к тому времени там уж наверняка будет поджидать засада степных казаков, которые хоть формально и не служили Москве, будучи людьми вольными, но всегда и во всем ее поддер­живали и охотно прикрывали границы княжества, довольствуясь в качестве оплаты беспошлинной добычей, отнятой у наездчиков (чаще всего та­тар), когда они появлялись, а если их долго не бы­ло и запасы кончались, приходилось самим пере­бираться на ту сторону и там точно таким же спо­собом добывать себе все необходимое, как Бог пошлет.

Здесь же, согласно договорным грамотам, под­писанным Великими князьями Московским и Ли­товским, рубежом княжеств служила извилистая и неширокая река Угра, протекающая в большинст­ве через густо поросшие лесом просторы, среди которых то там, то тут редкими пробелами выде­лялись поля и отвоеванные у леса островки посе­лений, чаще всего на берегу, где вода, заливные луга и условия для домашней птицы облегчали жизнь, причем рубеж этот был очень формальный и практически никем, кроме местных жителей, не охранялся.

Порубежная война то тлела, то полыхала здесь непрерывно, и ссоры соседей легко перерастали в серьезные военные столкновения, а великий князь Иван Васильевич и король Казимир буднич­но и привычно обменивались грамотами, где об­виняли друг друга в разбое, сообщали имена уби­тых, требовали поимки и наказания убийц, а глав­ное — детально перечисляли все уничтоженное или расхищенное имущество и настаивали на возмещении убытков. Никто никого не ловил и не наказывал, никто никому ничего не возмещал, и жизнь шла своим чередом, а рубеж худо-бедно со­хранялся в основном благодаря тому, что на вос­точном берегу Угры жили дворяне московские, а на зайадном — литовские, и не всегда они были врагами — вот, например, семьи Картымазовых и Бартеневых тесно дружили много лет и даже наме­ревались породниться.

— Подумать только — ведь через месяц мы со­бирались играть свадьбу Филиппа и Настеньки, —говорил Картымазов Медведеву, когда они сади­лись в большую лодку, поскольку бурный весен­ний паводок сделал брод на границе их земель непроходимым. — Не дай Бог с ней что-нибудьслучится, я отыщу негодяя Кожуха даже на краю света и собственноручно отрублю ему голову!

Они прощально помахали своим людям, кото­рые повели их лошадей домой, с тем чтобы к но­чи снова вернуться с ними и ожидать возвраще­ния хозяев «из-за рубежа»,

— У меня есть несколько мыслей по поводу твоей дочери, — сказал Медведев, с наслаждением гребя веслами.

 —И что это за мысли?

 — Последний раз я плыл на лодке лет шесть на­зад. Еще по Дону, — пояснил Медведев и продол­жал: — Я думаю, мы сумеем точно узнать, там она или нет, где именно находится и как с ней обра­щаются. Я приеду к тебе завтра в полдень и все расскажу!

— Спасибо. Буду рад. Возьми чуть правее, вот так… Нас встречают.

Картымазов сидел на носу лодки лицом к бере­гу и сошел первым, а Медведев, поскольку он был на веслах, сидел к берегу спиной, и когда встал и повернулся, тут же застыл, как пораженный вне­запным параличом, его глаза округлились, а че­люсть отвисла.

На деревянных мостках, к которым причали­ла лодка, стоял Картымазов, а рядом с ним — де­вушка.

Да-да, конечно, та самая — только теперь на ней был не черный костюм, а голубой, тоже, впро­чем, мужской, — бархатный, европейский, расши­тый золотом, с кружевными манжетами на рука­вах, с белоснежным узорчатым воротником, под­черкивающим ее ярко-голубые глаза и пышные светлые волосы, открывающим шею и едва замет­ную ложбинку между небольшими, но плотными холмиками юной груди, плотно обтянутой бар­хатом, с широким кожаным ремнем, сжимающим тонкую талию. Не было сегодня за ее спиной кол­чана с луком и стрелами, не было и сабли на поя­се, но высокие ботфорты на каблуках по-прежне­му сбивали с толку и придавали ей сходство с юношей.

А было ей на вид не больше семнадцати.

— Вот, Анница, позволь тебе представить того самого Василия Медведева, о котором мы с Филиппом тебе уже все уши прожужжали. А это, Ва­ся, — Анница, дочь моего доброго друга Алексея Бартенева, младшая сестра Филиппа.

Медведев, стоя в лодке, неуклюже поклонился и чуть не выпал за борт, а потому поспешил вы­браться на мостки.

Анница улыбнулась.

— Мы один раз случайно виделись на охоте, —сказала она Картымазову и повернула голову к Медведеву: — Как тебе тут у нас понравилось, Ва­силий?

— Я в восторге, — искренне признался Медве­дев.

— Была уверена, что ты так и ответишь, — рас­смеялась Анница. — Добро пожаловать в Бартеневку.

Они двинулись по тропинке к домам, которые виднелись поодаль среди деревьев.

Василий был так взволнован, что впервые в жизни не мог подобрать слов, чтобы нарушить неловкое молчание, и несколько раз, поглядывая на Анницу, уже было открывал рот, чтобы загово­рить, но тут же смущенно кашлял, делая вид, будто в рот попала мошка. Анница истолковала это по-своему.

— Тебя, верно, удивляет мой наряд и… — она за­мялась, — некоторые не совсем девичьи… м-м-м… увлечения.

— Нет-нет, отчего же, — поспешно возразил Медведев. —- Хотя конечно… Честно говоря, я дей­ствительно никогда не видел, чтобы девица…

—   Дело в том, что батюшка очень хотел второ­го сына, — пояснила Анница, — да и матушка по­чему-то была уверена, что так оно и будет,..

—   Ага, понимаю, — подхватил Медведев, — и они воспитали тебя, как мальчика…

— Нет, все не так! Они никогда не проявили своего разочарования, и о желании второго сына я узнала от батюшки только совсем недавно. Ба­тюшка очень меня любит, и матушка любила, но она скончалась в год морового поветрия, когда я была еще ребенком…

— У нас похожие судьбы, — удивился Медве­дев, — и моя матушка умерла от мора тогда же…

— Это очень печально, — сочувственно сказала Анница, — Федор Лукич говорил мне, что ты си­рота…

Она нечаянно прикоснулась на ходу к руке Ва­силия и смутилась.

— Извини…

Пока они шли по тропинке мимо крестьянских изб к хозяйскому дому, Василий, несмотря на ув­леченность беседой, с привычной наблюдатель­ностью отметил, что постройки здесь добротнее, чем на московской стороне, повсюду царят чисто­та и порядок, однако с точки зрения безопасно­сти поселение спланировано плохо — оно совер­шенно беззащитно в случае внезапного нападе­ния неприятеля. Должно быть, тут давно не воевали и, привыкнув к мирной жизни, утратили осторожность.

— Я очень горевала после кончины матушки, —продолжала Анница, — но отец и Филипп окру­жили меня такой заботой… Одним словом, мне очень хотелось быть похожей на них и делать все,что они делают. Вот так я с пяти лет, по собствен­ной воле и со страстным желанием ни в чем не уступать отцу и брату, обучалась конной езде,стрельбе из лука, фехтованию и прочим мужским занятиям…

Медведев решил, что настал подходящий мо­мент для того, чтобы проявить свою образован­ность:

— Значит, ты совсем как некая фряжская деви­ца, которая, как сказывают, встала во главе целой армии, носила латы и сражалась как воин!

— Ну, нет, — улыбнулась Анница, — до Орлеан­ской девы мне далеко, а кроме того, в отличие от нее я умею готовить еду не хуже, чем стрелять из лука, вести хозяйство не хуже, чем фехтовать, и обучена искусству бережливости не в худшей ме­ре, чем искусству верховой езды. А все это благо­даря моей замечательной бабушке, которую ты сейчас увидишь…

По мере приближения к большому бревенчато­му дому, обнесенному крепким забором, все гром­че и громче стал доноситься какой-то странный шум, будто одновременно лаяли сотни собак и кричали сотни людей.

Картымазов переглянулся с Анницей и ускорил шаг.

Когда они переступили высокий порог калит­ки, вырубленной в крепких воротах, и вошли во двор, перед ними предстала странная картина, где все одновременно двигалось, перемещалось, смешивалось и распадалось: и три дюжины охот­ничьих псов разнообразных пород, которые с громким лаем и визгом игриво носились по дво­ру, и десяток людей, которые бестолково гоня­лись за ними, а среди них особенно выделялись седой старичок, бегающий с распростертыми ру­ками, так, будто он хочет обнять весь белый свет, смешная толстуха, которая, высоко задрав обеи­ми руками юбку, истошным голосом испуганно визжала, как если бы псы уже разрывали ее на части, и маленький мальчик, который катался по земле от хохота при виде всего, что происходит вокруг.