Пленница бандита (СИ) - Победа Виктория

Леша тогда сорвался из больницы, взмыленный и взбешенный, по словам опрошенного персонала, а потом его привезла скорая. Тимур опасался за жизнь и безопасность родных Леши, а потому строго настрого запретил им высовываться из дома, пока он не разберётся во всем. Я могла себе только представить, что должны были испытывать его родители и маленький Артемка, не имеющие возможности увидеть сына. Хотя нет, я не могла представить, потому что у меня такая возможность была.

— Мира, — я как раз находилась рядом, когда он наконец произнес мое имя. Словно чувствуя, что вот-вот его увезут в операционную, а я останусь здесь, ждать. Он приходил в себя несколько раз, но не говорил, только смотрел и позволял держать его за руку. Моргал на вопрос врачей, хмурился и глядел на меня.

— Я здесь, я с тобой. Я люблю тебя, слышишь, люблю, ты…

— Простите, — донеслось из-за спины. Я обернулась, в проходе стояли медсестра и санитар.

— Уже?

Девушка кивнула.

— Я буду здесь, ладно, когда ты очнешься, я буду рядом, — повторила его же обещание, а он только глаза прикрыл, в знак согласия.

В тот момент мне казалось, что самое ужасное позади, но это было тогда…

Глава 20

МИРОСЛАВА

Часы, проведенные у дверей с яркой красной надписью «ОПЕРАЦИОННЫЙ БЛОК. ВХОД ВОСПРЕЩЕН», напоминали мне бесконечное хождение по мукам. Кажется, я даже не дышала полной грудью, короткими глотками перехватывала воздух, все время посматривая на часы, словно в них единственных было спасение. Тимур неподвижной статуей сидел напротив, недобро поглядывая на меня всякий раз, как вскакивала, услышав малейший шорох со стороны закрытых дверей. Оттуда никто не выходил и туда же никто не заходил. Рита бесконечно подходила ко мне, обнимала и шептала успокаивающие слова, но я упрямо не могла их расслышать, мой мозг отказывался воспринимать реальность, я словно сама находила на операционном столе. И видит бог, лучше быть там, чем здесь, ожидая ответа и сгорая от догадок, страхов и переживаний. Медперсонал пытался загнать меня обратно в палату, я упрямо отказывалась двигаться с места.

— Мирослава, так нельзя! Вы только после операции! Вам нервничать нельзя, а вы тут только этим и занимаетесь, — медсестра в очередной раз начала поучать меня.

Вот посмотрела бы я на нее, хотя нет…это никому не пожелаешь, это никому лучше бы не знать, не испытывать. Даже врагу. Я отрицательно мотнула головой и прошептала:

— Я не сдвинусь ис места, — из глаз мимо воли хлынули слезы. Бесконечным потоком затапливая все вокруг.

Больше меня не трогали, зато принесли травяной чай. Как будто травяной чай мог бы меня успокоить. Да где там…

— Все будет хорошо, Мира, он боец, и не из такой передряги вылазил. Все наладится, — Рита в очередной раз обняла меня, и тут что-то-то прорвало внутри. Я знала, что нельзя плакать, я понимала все, но ничего не могла поделать, у меня практически началась истерика. Как будто вся боль последних дней выходила из меня.

— Ты хочешь, чтобы после сегодняшнего у тебя у самой начались проблемы? Я как в глаза другу смотреть буду? Как, я тебя спрашиваю?! — Тимур встал, прикрикивая на меня грозным голосом. Опешили все, даже санитарка, натиравшая полы возле нас. — Мне уже однажды довелось собирать его по кускам морально и физически, так не давай ему еще один повод расклеиться, Мира, держись, мать твою! — Рита злобно фыркнула и испепелила взглядом мужа, пока я замерла, как обухом пришибленная. Этот строгий голос и слова, кинутые скорее на эмоциях, словно тумблер переключили внутри меня.

И правда. Я должна быть сильной, ради него, ради нас…мне нельзя падать духом, ведь это даже не середина войны, это самое начало, а конец ее во многом зависит от настроя, с которым мы начинаем битву. Опустишь руки — прощай, будешь бороться — шансы возрастают в сто крат. И кто я такая, чтобы не попробовать?

Когда врач вышел из операционной и подошел к нам, у меня язык к небу прилип. Ни звука не смогла из себя выдавить.

— Все прошло удовлетворительно, — уставший взгляд остановился на мне. Врач кивнул, после чего Тимур отозвал его в сторону, а Рита обняла меня и прошептала в макушку:

— Вот видишь, все хорошо, все будет хорошо

— Хорошо, — вторила ей я, только ничего не было хорошо.

Не так хорошо, как бы этого хотелось. Как только мне разрешили пройти к Леше, я на подрагивающих от волнения конечностях с трудом вошла в палату и заставила себя не заплакать. Просто заставила, прикусив губу с такой силой, что моментально почувствовала металлический привкус во рту. Мой Леша лежал в гипсах, обездвиженный и такой бледный, как сама смерть. Это сейчас было первое, что бросалось в глаза, особенно на таком контрасте с загипсованными конечностями.

Я медленно подошла к нему, шепча неразборчиво и сипло:

— Лешенька, Леш, — боялась даже прикоснуться, ведь казалось, что любое прикосновение причинит боль.

Раз за разом поднимала руку и опускала, не в силах перебороть себя.

— Леш, ты поправишься, обязательно поправишься, — прикусила губу и медленно наклонилась к лицу, оставляя невесомый поцелуй в области щеки. Ссадины покрывали его мертвецки бледное лицо, и я по крупицам рассыпалась при виде своего мужчины. — Ну как же так, Леш? Как же так? Как так случилось, что в один миг все перевернулось с ног на голову? Ты же только недавно излучал здоровье, счастье, силу, да ты меня напитывал ею. Если бы не ты, я бы может никогда бы не пошла на эту операцию. Никогда, Леш, понимаешь? Никогда. Ты лучшее, что случилось со мной, и пусть я не заслуживаю, но я так сильно хочу этого лучшего. Мы справимся, любимый, ты главное, борись вместе со мной, борись!

Выход из наркоза тоже был тяжелым, я абсолютно не понимала, что происходит, лишь слышала, как он меня зовет.

Как только мужчина открыл глаза, я тут же очутилась у его кровати, поглаживая по щеке, и улыбаясь во все тридцать два. Наконец-то!

— Мира, — шептал, казалось, что даже моргать ему было больно.

— Я тут, видишь, я тут, Леш, операция прошло успешно, все будет хорошо, слышишь меня? — прижалась к его пересохшим губам, а затем легонько провела по щеке, всматриваясь в голубые омуты.

— Я не чувствую… — шептал срывающимся голосом.

— Что?

— Я не чувствую ничего ниже пояса, — повторил, всматриваясь в меня отсутствующим взглядом. Вроде как Леша, но в тоже время и не он. Как будто передо мной другой человек, увязший где-то глубоко внутри себя.

— Леш, ну ведь только-только прошла операция, ты весь в гипсах, конечно…

— Я не чувствую ничего, не чувствую, — повторял снова и снова, как заведенный. Мою руку от сжимал в своей как в тисках, вновь и вновь повторяя одно и то же.

Эта фраза выела кислотой рану размером с черную дыру, засасывающую всю мою жизнь. Мне больше никогда уже не забыть этот наполненный отчаянием взгляд, никогда не вытравить сквозившую от осознания реальности боль, интонацию, с которой были сказаны эти слова. Никогда. Казалось, что с каждым днем мы все ближе и ближе двигались в сторону еще большего отчаяния, чем уже было.

Реальность была такова, что он действительно ничего не чувствовал, но делать хоть мало-мальские прогнозы было нельзя, врачи лишь говорили, что нужно ждать. Что мы и делали, ведь другого выхода не оставалось.

Так или иначе, но медперсоналу пришлось смириться с тем, что большую часть своего нахождения в больнице я проводила именно у Леши в палате, случалось даже, что моя медсестра приходила сюда, чтобы загнать меня в мою палату.

Мне удалось полностью изучить все расписание уколов, капельниц и таблеток, а их было с лихвой, я знала обо все, что с ним происходило, о каждой манипуляции. Без конца старалась его отвлечь, но напарывалась на неизменно печальный взгляд, не предвещающий ничего хорошего. Большую часть времени Леша молчал, лишь изредка одаривал меня многозначительным взглядом. Бывало и такое, что говорил, но скупо и нехотя, ситуация менялась лишь в моменты, когда он спрашивал о моем самочувствии, тогда на привычно нахмуренном лице появлялись отблески успокоения. Он часто переспрашивал о каких-то незначительных деталях, по типу, не вредно ли мне так много ходить, а не нужно ли больше лежать. Все пытался уложить меня в горизонтальную плоскость.