Галерея святых или исследование образа мыслей, поведения, правил и заслуг тех лиц, которых христианство предлагает в качестве образцов - Пьер Гольбах

Его обвиняют также в полном незнании еврейского языка, совершенно необходимого для понимания еврейских "священных" книг. Поэтому напрасно мы станем искать в сочинениях Августина средства понять эти книги. Он видит в них лишь фигуры и аллегории, годные для того, чтобы прикрыть его невежество. С этой целью он, очевидно, выдвинул принцип, что "писанию можно придать любой смысл, не противоречащий благочестию". Это значит превратить его в восковую игрушку, как вполне правильно заметил один ученый критик.

Августин был сначала, как известно, манихейцем. Если верить ему, то его обращение произошло чудесным путем: он услыхал (или ему послышался) голос, предлагавший ему прочитать творения святого Павла. Едва только он прочел несколько строк, он почувствовал себя новым человеком. Он сразу стал защитником "благодати", разгадал тайны провидения, стал глубокомысленно размышлять о "предопределении". Благодаря умению писать о непостижимых вещах, которых он так и не разъяснил и которые останутся загадкой до скончания веков, он стал во главе школы, боровшейся с учением Пелагия и Целестия. Еще и в наше время он считается непогрешимым оракулом у янсенистов, которые под его знаменем сражаются против молинизма, то есть против взглядов Пелагия, воскрешенных некиим иезуитом; при этом обе стороны, несмотря на свое ожесточение, ничего не смыслят в сути своего горячего спора. Но ведь для богословов как раз очень важно, чтобы ни сами они, ни другие не понимали предмета их споров.

Несмотря на глубокое почтение, которое церковь питает к произведениям нашего святого, его система в его время, как и в наше, не пользовалась, по-видимому, все общим признанием. Его обвиняли в том, что он воскресил учение древних стоиков о роке, отверг свободу воли человека и этим внушал своим последователям либо беспечность, либо отчаяние. Но его противники не замечают, что вся религиозная система евреев и христиан во всех отношениях основана на чистейшем фатализме.

Бог возлюбил Якова и отринул Исава уже во чреве матери. Бог избрал еврейский народ и отверг все прочие. Бог удостоил познания евангелия несколько народов, а остальным предоставил гибнуть во мраке невежества. Одним словом, и в Ветхом и в Новом завете бог ожесточает людей, которых ненавидит, и дарует милость тем, кого любит. Разве Павел в Послании к римлянам (9, 18) не говорит совершенно ясно, что он "кого хочет-милует, а кого хочет-ожесточает"?

Далее, разве бог, который все предвидел и в своих вечных предначертаниях предопределил искупление рода человеческого, не предвидел и не организовал падения мятежных ангелов, первородного греха, смерти своего сына, оказавшейся необходимой для исправления рода человеческого? Поэтому проповедовать фанатизм-значит проповедовать христианскую религию, для которой ее бог всегда был тираном, руководствующимся единственно своими всемогущими прихотями. Когда наши богословы оказываются в этом пункте приперты к стенке, они исчерпывают вопрос заявлением, что "это тайна". Но позволительно спросить их, зачем же они постоянно бессмысленно рассуждают относительно предметов которые они сами считают выше своего разумения?

Впрочем, несмотря на глубокие знания и чистоту своего учения, Августин имел как будто не очень четкие представления о наиболее важных тайнах христианской религии. Во всяком случае, он трактовал их столь легкомысленно, что его можно заподозрить в неверии. Так, в трактате "О троице" (книга 5, глава 9) он говорит, что три лица в троице допускают не для того, чтобы не оставаться совершенно безгласным насчет этого. Таким образом, по мнению этого святого учителя, одна из величайших тайн христианства сводится к словам, лишенным всякого смысла и придуманным только для того, чтобы дать пищу для споров или чтобы придать хоть какой-нибудь смысл утвердившемуся в церкви взгляду, который надо поддержать во что бы то ни стало.

Августин был современником святого Иеронима, которого церковь относит к числу ученейших богословов. Будучи способнее и образованнее Августина, обладая особенно глубоким знанием древнееврейского языка, Иероним прослыл лучшим комментатором "священного" писания. Но достаточно хоть сколько-нибудь внимательно прочесть его предисловия, Prolegomena, чтобы разубедиться в основательности того почтения, которое церковь внушает нам к библейским книгам. Критика всегда была опасным камнем преткновения для обмана. Тем не менее Иероним предпринял перевод этих знаменитых книг. Его намерение восстановило против него всю церковь. Его стали называть нечестивцем, новатором, безрассудным. Напрасно сам Августин пытался его отговаривать. Наш нетерпеливый святой очень резко с ним обошелся и обвинил в желании снискать себе славу нападками на великих людей. Он посоветовал ему знать свое место и дал ему понять, что слишком невысоко его ценит, чтобы считать его достойным гнева. Короче, наш святой обошелся со своим братом в полном смысле слова, как с мальчишкой, которому он прочел урок. Перевод Библии вышел в свет, и Иероним прослыл впоследствии божественным человеком, которого бог чудесным образом вдохновил на изъяснение "священных" книг.

Еще по одному важному вопросу возник серьезный спор между обоими великими святыми, к учености которых церковь относится с почтением. Речь шла о том, что это было за растение, которое укрыло в своей тени пророка Иону,-тыква или плющ? Этот спор едва не произвел раскола в церкви, до того все вошли в азарт по столь "важному" вопросу. Надо полагать, что Августин уступил в этом случае, как и в других. Гиппонский епископ несомненно боялся восстановить против себя столь опасного противника: Иероним как раз особенно отличался богословской злобой и желчностью. Это обнаруживается во всех его писаниях. Он всегда сохраняет в них наставительный тон. В его сочинениях против Руфина и против Вигиланция мы находим весь яд богослова, но ни малейших признаков христианской любви или учтивости воспитанного человека. Все здесь дышит ненавистью, яростью, грубостью. Но ведь известно, что у отца церкви эти недостатки являются результатом похвального рвения к истине.

Между прочим, святой Иероним обнаруживает временами взгляды, не согласующиеся с современным учением церкви. Он, например, полагал, что добрые ангелы могут грешить и что Иисус Христос умер ради них. Он считал, что звезды одушевлены и одарены сознанием, что мир просуществует только тысячу лет, что провидение божье распространяется только на людей, что у бога нет вполне ясного знания всех событий. Не следует забывать нелепого взгляда святого Иеронима на женщин. В предисловии к книге Осии он говорит, что ни одна женщина не воскреснет как женщина, а все они при воскресении превратятся в мужчин.

Его мораль не менее достойна порицания, чем его богословие. Как и многие другие древние богословы, он порицает второй брак и сравнивает тех, кто вторично женится, с нечистыми животными Ноева ковчега или со свиньями, вновь валящимися в грязь, из которой они поднялись. Он осуждает всякую клятву, ссылаясь, очевидно, на формальное предписание Иисуса Христа. Но церковь по этому пункту, как и по многим другим, исправила заповеди своего основоположника. Далее, наш святой требовал, чтобы христиане не платили никаких налогов неправоверным государям. Святой Иероним утверждал, что еретики - не христиане и с ними надо обращаться, как с язычниками (см. его "Диалог против Люцифера"). Наконец, по обычаю всех святых, он одобрял благочестивый обман и недобросовестность, если они имеют целью очернить врагов церкви. Не будем, говорит он, осуждать заблуждение, являющееся следствием ненависти к евреям и благочестивой веры.

Хотя главари церкви весьма склонны прощать святым отцам все их недостатки и даже ереси, в которых они довольно часто оказываются повинными, все же трудно понять, как это епископы не подвергли торжественному осуждению святого Иеронима, как еретика, за его слишком свободные, республиканские взгляды на управление церковью, резко противоречащие притязаниям высшего духовенства. В одном месте Иероним, по-видимому, отвергает верховенство епископов над священниками и низшим духовенством, хотя епископы претендовали на верховенство на основании "божественного права". Он, таким образом, опрокидывает священную иерархию, которую епископы возводят к авторитету Иисуса Христа и апостолов. Действительно, в церкви первоначально был аристократический образ правления, и возглавляли ее апостолы. Последние назначили епископов, или надзирателей, в тех местах, где они утвердили веру. Епископов затем стали избирать духовенство и народ, выбиравшие себе духовных владык, не зависящих друг от друга, но связанных между собой единственно узами общей веры, или, если угодно, общей политики, основанной на интересах сословия. Этот образ правления превратился затем в монархический. Римский епископ, как мы вскоре увидим, ловко использовал выгоды занимаемого им поста в столице языческого мира и стал постепенно главой христианского мира, пользуясь в течение веков самой неограниченной властью.