Том 4. Наша Маша. Литературные портреты - Л. Пантелеев

– Ты что?

Вздохнула:

– Не знаю… что-то кашу не хочется.

Этим «что-то» она как бы смягчает (и довольно часто) недозволенную формулу «не хочу».

24.6.60.

От наших лужанок ни слуху ни духу. Обещали писать и не пишут.

Переписываю – в день по чайной ложке – те записи, которые делал на бумажных клочках…

. . . . .

Сидела за своим столиком, обедала. Рядом на оттоманке развалился наш котище.

Маша:

– Кот, уйди! Ты что не уходишь? Папа, кот на скатерть лег! У него же муравьи и глисты.

– Что у него?!!

Поправилась:

– У него комары и глисты.

Это она комаров и муравьев с блохами спутала. Знает, что и первые, и вторые, и третьи кусаются.

27.6.60.

Первое письмо из Луги. Мама устала, измучилась устройством быта, но при этом не нахвалится тамошней природой, ее красотой, целительностью воздуха и так далее.

Маша блаженствует.

Целый день в саду. Только есть домой приходит.

Подружилась, по словам мамы, с хозяином, отставным полковником, поливает из маленькой лейки грядки, получила «надел» – собственную маленькую грядку, с огурцами, кажется…

. . . . .

Недели две назад – голос за дверью моей комнаты:

– Можна?

Говорю:

– Да, мамочка.

Появляется Машка:

– Ты думал – мама?

– Да, я думал – мама.

Страшно ей понравилось, что ее за маму могут принять.

– Давай еще подумай. Хорошо? – говорит она и быстро выходит из комнаты, чтобы еще раз постучаться и спросить:

– Мож-на?

. . . . .

Скучаю без тебя, Машка. Скоро, надеюсь, увидимся. До свиданья, дружочек. Маруська моя курносая!..

3.7.60. Луга.

Уже четвертый день папа в Луге. Ехал сюда автобусом. После двух с половиной часов качки и тряски вышел, пошатываясь, на привокзальную площадь, огляделся: никого нет, никто не встречает.

И вдруг – где-то далеко-далеко – разглядел голубую мамину кофточку, а рядом с мамой – человечка в белой панамке. Еще издали увидел, как покраснела, залилась румянцем Машутка, когда мама сказала ей:

– Смотри, папа приехал!

Бежала со всех ног. В протянутой ручонке букетик полевых колокольчиков.

Все эти дни не отходила от меня.

К сожалению, погода с моим приездом испортилась – холодно, льет проливной дождь.

Вчера выдался небольшой просвет, и мы с Машей пошли на прогулку, знакомиться с окрестностями. Тут, на берегах Луги, довольно красиво, а местами и очень красиво, но не так дико, безлюдно и пустынно, как нам казалось, когда мы снимали дачу.

Нашли одну большую сыроежину. Машка ликовала, все время заглядывала в свою новую корзиночку и любовалась грибом.

На берегу Луги встретили пятерку больших (лет по восемь-десять) девочек. Все они с кружками и бидончиками в руках. Идут по ягоды. Девочки местные, я разговорился с ними. Они только что видели очень большие желтые лилии (кувшинки), но не могли дотянуться до них. Я отговорил их охотиться за лилиями в глубоких местах. Машка слушала нас, смотрела на девочек, ноздри у нее раздувались. И вдруг она обращается к девочке, которая стоит рядом с ней:

– Тебя как зовут?

– Оля.

Делает шаг к следующей:

– А тебя как зовут?

– Вера.

– А тебя?

– Галя.

Перебегает полянку:

– А тебя? А тебя?

– Наташа.

– Ира. А тебя как?

– Маша.

Одна из девочек показывает мне крохотный грибок с круглой, плотно натянутой шапочкой.

– Дядя! Правда, это белый гриб?

– Нет, – говорю. – Это не белый гриб. Это горькушка.

Другая девочка:

– Ну вот! Я говорила!..

– Тогда я брошу его, – говорит первая.

– Зачем же бросать? – говорю. – Ты лучше его моей дочке отдай.

– На!

Машка замирает от счастья.

Потом поворачивается ко мне, сует руку в корзинку, где лежит большая сыроежка, и говорит:

– Можно, я им гриб отдам?

– Конечно, можно.

– На! – говорит Маша и протягивает сыроежку большой девочке.

Девочки ошарашены.

– Она не жадная, – говорит кто-то из них.

Маша сияет. И папа тоже.

. . . . .

Обратно шли мимо еврейского кладбища. Кладбище маленькое, 30–40 могил, два-три стандартных дачных участка.

– Вот кладбище, – говорю. – Отсюда, говорят, близко наш дом.

– А что такое кладбище? – спрашивает Маша.

Я увожу ее – и от этой темы и от этого места.

Тема эта (смерть) по-прежнему занимает и волнует ее.

Часто вспоминает тетю Машу.

Сегодня сказала мне:

– Знаешь, когда мы пойдем встречать мамочку, ты напиши письмо тете Маше… Она больная, у нее Вася… брат, что ли… Она к нему уехала.

Уже год прошел с тех пор, как тетя Маша уехала в Новгород к сыну Васе и умерла там, у этого непутевого сына.

Я молчу.

. . . . .

Вчера, перед тем как идти на прогулку, показал ей компас. Объяснил, зачем он и что он показывает. После этого отбоя не было.

– Папа, а где Тбилиси? А где Комарово? Юг там? Когда я в Тбилиси к бабушке поеду, ты мне эту стрелочку дашь?

– Дам, конечно.

– И ты поедешь! Хорошо?

3 ГОДА 11 МЕСЯЦЕВ

4.7.60.

Погода как будто разгуливается. Дождит помаленьку, но все-таки и просветы бывают: нет-нет и солнышко выглянет.

. . . . .

Вечером ходили втроем на прогулку, в места, которые показала нам мама. Нашли 5–6 маслят, один моховичок. Земляника не в счет, ее тут очень много.

Маша превращается в обжору. Все время просит «добавочки». Только утром, за завтраком, ест похуже.

Когда собирали грибы, она заранее смаковала и предвкушала удовольствие:

– Ох, как вкусно будет! Грибы – их знаешь как надо? С картошечкой зажарить, сметанки туда положить… еще огурчика, лука зеленого, укропчика… хлебца…

Это она мне подражает. А я – каким-то чеховским героям.

5.7.60.

Вчера вечером после проливного дождя ходил с Машей в лесок. Нашли 7–8 маленьких белячков. Правда, наша мама, весьма опытная грибница, не всех их признала за белые. Тут много ложных. А хозяева наши их едят, разницы не видят.

Машка наша пошла в родителей. Человек она азартный, за грибами охотится страстно. Может быть, поэтому с трех часов дня до половины седьмого вечера не могла уснуть. А вечером опять, уже с мамой, пошли в лес.

. . . . .

Сегодня меня разбудил ее голос за окном. Отдернул занавеску, вижу – голенькая бегает спортивным шагом по саду.

В двенадцатом часу мама и тетя Минзамал уехали в Лугу на рынок. Машку оставили на моем попечении. Я работал, а она лепила куличики под моим окном. Для этого мы натаскали с нею с берега Луги ведерок сорок хорошего желтого песка.

. . . . .

Приходит давеча к мамочке голая, с растопыренными руками и с выражением крайнего ужаса на лице.

– Мама! Мама!

– Что?

– Сними!

– Что снять?

– По мне комар ходит!

– Где? Маша! Это же не комар.

– А кто?

– Это маленький паучок. Это дочка паука.

Почти рыдая:

– А чего ж она ко мне ходит, чего она к своей маме не идет?

6.7.60.

Ходили вчера встречать маму. Впрочем, «ходили» – это не очень честно по отношению к Маше. Я ехал на велосипеде, стараясь ехать как можно медленнее, а она бежала по тропинке сзади и кричала:

– Папа! Папычка! Не уезжай! Боюсь! Петуха боюсь.

Маму и тетю Минзамал мы встретили на полпути к автобусной остановке. Я погрузил корзину с продуктами на велосипед, отвез ее быстро домой, вернулся и посадил на багажник Машу.

Вечером вчетвером ходили на прогулку. Спускались вниз, к роднику, где необыкновенно вкусная вода. Собирали какие-то небывалые, огромные колокольчики.

. . . . .

Сегодня ночью я несколько раз просыпался: за окном стоял тот самый туман, что называется молочным. А утром – яркое солнце.

Нашли в саду два гриба: моховик и белый!

День летний, солнечный. Обидно уезжать. А в 13. 10 должны – все трое – автобусом выехать в Ленинград.

9.7.60.

Вечером вчера вместо прогулки в лес ходили в соседнюю деревню, к медицинской сестре, которая уже несколько дней делает папе уколы.

В деревне много детей и очень почему-то много маленьких, двух-трехлетних, очень разбитных, очень живых и самостоятельных. Девочки пяти и шести лет везли нарядную немецкую кукольную коляску, в которой спала большая и нарядная немецкая кукла. Не успели мы к ним приблизиться, Маша – с очень серьезным и даже деловым видом – к девочкам:

– Тебя как зовут? А сколько тебе лет? А тебя как зовут? А сколько тебе лет?

Девочки дали ей покатать коляску, и Машка ее катала, пока папа не сказал «довольно».

. . . . .

Перед сном ходили ненадолго за калитку и в соснячке у дороги нашли два моховичка и одну горькушу.