Патриархи и президенты. Лампадным маслом по костру - Владимир Бушин

Нельзя с огорчением не заметить, что т. Зоркальцев с его раболепно-хвалебными акафистами не одинок среди коммунистов, у него есть единомышленники. Да еще какие! Один из них еще три года тому назад о той же знаменитой речи вождя говорил в том же церковном духе: «Сталин обратился к народу, как исстари водилось на Руси: „Братья и сестры!“ И ему поверили, за ним пошли». То есть два «пастырских слова» сотворили чудо. Ну, а за кем же раньше-то, после смерти Ленина, шли — за Троцким, что ли, а потом за Бухариным или Каменевым? Это партийная тайна…

Надо ли удивляться тому, что у коммунистического авангарда есть последователи! Таков, например, беспартийный подвижник веры Юрий Юрьев. В статье «Победа минувшая и грядущая», напечатанной в газете тоже патриотической, он рисует такую картину нашей победы в Отечественной войне. Оказывается, решающую роль в этом сыграл некий «митрополит гор Ливанских» (он же патриарх Антиохийский) по имени Илия. Из глубины этих гор он слал Сталину письма и телеграммы, что и как делать. Сразу же после первой телеграммы, уверяет Юрьев, «Сталин вызвал митрополита Ленинградского Алексия (Симанского) и митрополита Сергия (Старгородского) и обещал исполнить все, что передал Илия, ибо не видел никакой возможности спасти положение: враг подходил к Москве».

Нельзя только не заметить, что, во-первых, фамилия митрополита Сергия была не Старгородский, а Страгородский, что подвижнику православия надлежало бы знать, тем более что ведь Сергий стал патриархом. Во-вторых, в ту пору, когда немцы рвались к Москве, т. е. в ноябре — декабре 1941 года, Алексий, тоже будущий патриарх, еще не был митрополитом Ленинградским, он стал им в 1943 году. В-третьих, именно тогда, в 43-м, а не в 41-м, состоялась встреча Сталина с иерархами церкви. Как видим, наш подвижник, как и учитель его, не слишком осведомлен в предмете своих умствований, но, тем не менее, уверенно пишет, что Илия, должно быть, с пометкой «срочно» шлет телеграмму: для спасения Москвы надо совершить «вокруг позиций» крестный ход с Тихвинской иконой Божьей Матери. Сталин переспрашивать не стал, почему именно с Тихвинской, а не с Казанской, согласился. Но, говорит подвижник, стояла ужасная оттепель, слякоть, поэтому ограничились тем, что обнесли икону вокруг Москвы на самолете По-2. Замечательно! Но вообще-то говоря, самолет — тогда назывался У-2, только в 1944 году, после смерти Героя Социалистического Труда Н. Н. Поликарпова, он стал По-2 в честь своего создателя. Как видим, познания Ю. Юрьева в военной сфере не тверже, чем в сфере церковной. Но тут важнее другое: неужели история не сохранила имена если уж не тех, кого испугала слякоть, то хотя бы имя бесстрашного летчика? Ведь в те дни облететь на утлом У-2 прифронтовую Москву было ох как не просто!

«Сразу после воздушного крестного хода, — повествует Юрьев, — ударили морозы такой невиданной силы, что не только встала бронетехника врага, клинило даже затворы. Главная сила немцев была „заморожена“. Исход битвы за Москву был решен…» Великолепно! Потрясающе! Чудо великое! И все благодаря иконке!.. «Именно об этом чуде, — ликует Юрьев, — вспоминали немецкие историки, говоря, что войну выиграл генерал Мороз»… А теперь скажите, т. Зоркальцев, кто этот Юрьев — ваш малограмотный блаженный ученик или сознательный пособник битых фашистских генералов и немецких историков, изобразивших дело так, будто мороз, который действительно был той зимой, ударил только по их войскам, а нам было нипочем. Для вашего совместно с Юрьевым сведения сообщаю: в ходе наступления на Москву вермахт потерял более 500 тысяч солдат и офицеров, 1300 танков, 2500 орудий, более 15 тысяч автомашин и много другой техники. И почти все это еще до морозов. Так что хотя действительно был момент, когда силы защитников Москвы оказались невелики, но и у немцев иссякли силы для нового удара — их истребила Красная Армия. Как видите, ваш ученик занимается не чем иным, как принижением подвига нашей армии и величия нашей победы. Таковы ныне пошли патриоты…

Разумеется, такие же постыдные байки рассказывает этот Юрьев и о нашей Сталинградской победе, об обороне Ленинграда, о штурме Кенигсберга. Все решали те же иконы, только разные. Вот Кенигсберг. Там, говорит, «наши войска уже совсем выдохлись, а немцы были все еще сильны, потери были огромные, и чаша весов колебалась, мы могли потерпеть там страшное поражение…». Он, как видно, и не знает, когда дело было. В апреле 45-го! Какое могло быть поражение, когда наши войска уже устремились на Берлин… Я участник штурма Кенигсберга. Получил за это благодарность Верховного Главнокомандующего и две медали — «За взятие Кенигсберга» и «За отвагу». Так вот, никакая чаша там не колебалась — мы с самого начала взяли немцев за горло. И потери там были минимальные, ибо четыре дня перед штурмом окруженную крепость неустанно громила наша артиллерия и авиация, причем не только своя, но и привлеченная с соседних фронтов. А когда 9 апреля на город обрушили всю свою мощь сразу полторы тысячи самолетов, да последовал еще один массированный удар артиллерии, то немцам ничего не оставалось, как пойти на безоговорочную капитуляцию.

Но Юрьев продолжает малевать свою картину, будто бы предоставив слово какому-то безымянному офицеру: «Приехал командующий фронтом, много офицеров и с ними священник». Он не знает даже, кто там был командующим. Сообщаю: маршал А. М. Василевский. А уж как звали офицера-рассказчика и священника, пусть сам скажет. Дальше: «Командующий приказал всем построиться, снять головные уборы. Священники (Ведь только что был всего один. Сколько же их стало, откуда взялись? Военная тайна! — В.Б.) отслужили молебен и пошли с иконой к передовой. Мы с недоумением смотрели: куда они идут во весь рост?.. От (!) немцев была такая стрельба — огненная стена! Но они спокойно шли в огонь. И вдруг стрельба прекратилась. Тогда был дан сигнал — и наши войска начали штурм. Немцы гибли тысячами и тысячами сдавались в плен!..»

Представьте себе, в обширных воспоминаниях Василевского «Дело всей жизни»— почти 550 страниц! — об этом великом чуде ни слова! Мало того, ведь свидетелями чуда были тысячи и тысячи людей с нашей и с немецкой стороны, — и все молчали и молчат почти шестьдесят лет. И вот только теперь выискался вдруг один-единственный очевидец, да и тот боится назвать себя. Какая досада!.. И тут надо напомнить, что статья-то Юрьева озаглавлена «Победа минувшая и грядущая», то есть автор настаивает, чтобы мы и впредь в трудном положении действовали так же, как тот неведомый священник в Кенигсберге: с иконой — на пулеметы… Вот, т. Зоркальцев, что вы взращиваете и поддерживаете. Так будьте последовательны: примите постриг и возглавьте партячейку КПРФ в Госдуме. То-то обрадуется ваш воспитанник Юрьев!..

2001 г.

«Опять перехватывает дыхание…»

Игорь Гамаюнов, шеф-редактор одного из основных отделов «Литературной газеты», подписывающийся «литгазетовец с 1980 года», — человек чрезвычайно эмоциональный. Казалось бы, уж за двадцать семь-то годков уж в такой-то газетке должен был ко всему привыкнуть. Чего ведь стоит работенка под начальством, скажем, Феди Бурлацкого, знатока Макиавелли, когда в дни ГКЧП было подготовлено два номера в оба конца, когда потом газета с первой полосы взывала: «Борис Николаевич, мы вас любим!»? Ан нет, не привык шеф к бесконечному многообразию жизни. Как только что родился.

Вот прочитал он в родной «Литературочке» беседу своего коллеги Александра Кондрашова с историком Юрием Жуковым и пришел в такое неописуемое неистовство, что места себе не находит, — вздыхает, охает, шумит, мечется: «Поразительные утверждения Жукова!.. Фантастические утверждения Жукова!.. Перевожу дыхание, не веря своим глазам… Ошеломленный, читаю дальше… Опять перехватывает дыхание… Опять впадаю в недоумение…» и т. п. Того гляди, кондрашка хватит.

Я в определенном смысле тоже могу считать себе литгазетовцем. Причем еще с 1953 года, со времен Симонова: обучаясь в Литинституте, я был консультантом при отделе писем, потом работал в штате, потом просто печатался при Всеволоде Кочетове, Сергее Смирнове, Валерии Косолапове, Александре Чаковском… Ах, какие статьи удавалось иногда отчубучить! Например, «Кому мешал Теплый переулок?»— о топонимическом беспределе. О ней покойный А.Н.Яковлев докладывал на Политбюро как об идеологической диверсии… А лет пять-десять тому назад разочек напечатал меня (О, Erd! О, Sonne! О, Qluck! О, Lust!..) даже Юрий Поляков, правда, тут же пригвоздив мою статейку решительным заявлением от редакции, что, мол, принимать ее всерьез нет оснований — ну, вроде бы как автор из ума выжил. Но не в этом сейчас дело. А в том, что с 1953 года таких эмоциональных и душевно ранимых сотрудников, как Гамаюнов, я не встречал ни в кабинетах, ни в коридорах «Литгазеты», ни в буфете на четвертом этаже, где я познакомился со своей будущей женой… Ну, разве что иногда около окошка бухгалтерии на пятом кто-то из ранимых нештатников хлопнется в гонорарный обморок…