Постижение - Маргарет Этвуд

Я хотела убедить ее, что я ей не враг. Она перевела взгляд с него на меня.

— Ах, как это чисто с твоей стороны, — проговорила она. Я сделала ошибку, ей не понравилось, что я не уступила, это укор ей.

— О, она вся такая чистая, куда там, — сказал Дэвид. — Чистюлька.

— Джо говорит, она и с ним больше не хочет, — произнесла Анна, не отводя от меня глаз, Джо ничего не сказал, он снова жевал картофелину.

— Она ненавидит мужчин, — весело предположил Дэвид. — Либо ненавидит, либо сама хотела бы быть мужчиной. Угадал?

Кольцо глаз, трибунал; еще минута, и они, взявшись за руки, поведут вокруг меня хоровод, а после этого — веревка и костер, исцеление от ереси.

Может быть, они и правы, я перелистала всех своих знакомых мужчин, соображая, ненавижу я их или нет. Но потом я поняла, что я не мужчин ненавижу, а американцев, род человеческий, и мужчин, и женщин.

Им было дано право выбора, но они отвернулись от богов, и теперь настал срок мне выбирать, на чьей я стороне. Я хотела бы, чтобы была такая машина: нажмешь кнопку — и они исчезли, испарились, не повредив ничего вокруг, освободили бы место для животных, и животные будут спасены.

— Ты что же молчишь? Отвечай, — поддразнила Анна.

— Нет, — сказала я. Анна вздохнула;

— О Господи, не человек она, что ли?

И они оба горестно рассмеялись.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Я убрала со стола, соскребла с тарелок обрезки свиного сала от консервированной ветчины и бросила в печку — пища для мертвецов. Если их хорошо кормить, они вернутся, или, кажется, наоборот: если их хорошо кормить, они останутся там, это написано в одной книге, но я забыла.

Анна сказала, что вымоет посуду. Вроде извинения, искупления за то, что предпочла вести бой не против него, а на его стороне. В кои веки. Она гремела ножами и вилками в тазу, напевая, чтобы не разговаривать, время доверительных разговоров прошло; ее голос заполонил кухню, оккупировал.

Оставалось искать только в доме. Еще до ужина я осмотрела сарай, когда ходила за лопатой, и огород, когда копала картошку; ни там, ни там ничего не было, я бы сразу узнала, если б увидела. Это должно быть что-то из ряда вон, чего не было раньше, до моего отъезда, яблоко среди апельсинов, как в старых арифметических задачниках. Что-то такое, что она предназначила именно мне и спрятала так, чтобы я смогла найти, когда буду готова. Подобно отцовской загадке, еще одно связующее звено, ведь прямо к ним мы подойти не можем. Я вытирала за Анной тарелки, вглядываясь в каждую: не новая ли? Но ни одной не прибавилось после моего отъезда, материнский дар был не здесь.

В большой комнате ничего особенного я нигде не заметила; когда мы кончили прибираться, я зашла в комнату Дэвида и Анны: здесь висела ее кожаная куртка, ее так и не повесили на место после нашей поездки. Я порылась в карманах: там было пусто, только металлическая трубочка из-под аспирина, старая бумажная салфетка и подсолнуховая шелуха. И еще — обугленный фильтр от Анниной сигареты, я его бросила на пол и раздавила каблуком.

Оставалась одна только моя комната. Едва переступив порог, я ощутила силу, она бежала по рукам и перетекала в пальцы, это было где-то здесь, близко. Я обвела глазами стены, полки — ничего; мои нарисованные красотки следили за мной из-под колких ресниц. И тогда я сообразила: конечно, в альбомах, я засунула их под матрац, даже не просмотрев, это — последняя возможность, и им здесь вообще не место, они хранились в городе, в сундуке.

Я услышала нарастающий гул мотора, звук более густой, чем у рыбацкой моторки.

— Эй, смотрите-ка! — крикнула Анна из-за перегородки. — Большая лодка!

Мы вышли на мыс: это был полицейский катер вроде тех, на которых ездят инспектора рыбнадзора, сейчас будут проверять, как в прежние времена, нет ли у нас свежевыловленной рыбы и есть ли соответствующие лицензии, проформа.

Катер сбавил скорость и подрулил к мосткам. Там как раз находился Дэвид, ему так и так надо было бы к ним выйти, документы хранились у него. Я вернулась в дом, а Анна из праздного любопытства зашагала по ступенькам вниз.

Из катера вышли двое мужчин, полиция или егеря, но в штатском; потом еще один, светловолосый, похожий на Клода из деревни, и четвертый, постарше, по виду вроде бы Поль. Странно, что Поль прибыл на катере, он ездил к нам в гости на собственной моторке. Дэвид поздоровался со всеми за руку, и они сгрудились на мостках, негромко разговаривая. Дэвид полез было в карман за лицензией, потом поскреб в затылке, видно чем-то озадаченный. Из-за дома появился Джо, подошел, и разговор возобновился по второму кругу. Анна подняла голову и оглянулась на меня.

Потом я увидела, что Дэвид, шагая через две ступеньки, торопливо подымается наверх. Вот он хлопнул сетчатой дверью.

— Нашли твоего отца, — проговорил он, отдуваясь после подъема. И сморщился, выражая соболезнование.

Снова хлопнула дверь, на этот раз — Анна, он обнял ее за плечи, они стояли и разглядывали меня так же настырно и хищно, как за ужином.

— Да? — сказала я, — Где же?

— Какие-то американцы нашли его в озере. Удили рыбу и по ошибке зацепили его; тело уже неузнаваемо, но вон тот пожилой тип, Поль, не упомню фамилию, он говорит, ты его знаешь, так он узнал по одежде. Они считают, он свалился с обрыва, череп проломлен.

Жалкий фокусник, достающий из ниоткуда моего отца, точно чучело кролика из шляпы.

— Где? — спросила я опять.

— Это ужасно, — бормотала Анна. — Я так тебе сочувствую.

— Где это произошло, они точно не знают, — ответил Дэвид. — Могло снести течением. У него на шее висел большой фотоаппарат, они считают, что из-за этого он не мог всплыть, а то бы его нашли гораздо раньше.

В глазах его было торжество.

Хитрый, догадался про фотоаппарат, я ведь им не говорила, что не могу найти фотоаппарат. Видно, мысль у него работала быстро, раз он успел все это придумать за такое короткое время; что он лжет, я знала твердо, это он хочет со мной рассчитаться.

— А лицензию на рыбную ловлю они велели показать? — спросила я.

— Нет, — ответил он с деланным недоумением. — Хочешь сама поговорить с ними?

Это был с его стороны рискованный шаг, он не учел, что так я могла бы сразу вывести его на чистую воду. А может быть, он того и хотел, может быть, он просто меня разыгрывал. Я решила держаться так, будто верю ему, посмотрим, как он будет выкручиваться.

— Нет, — ответила я на его вопрос. — Передай им, что я слишком расстроена. Завтра, когда приедем в деревню, я поговорю с Полем, ну, насчет формальностей — так это у них называется: формальности. Он бы захотел, чтобы его похоронили где-нибудь здесь.

Убедительная черточка, если Дэвид мог придумывать, я тоже могу, я читала довольно детективов с убийствами. Сыщики, чудаковатые отшельники, собиратели орхидей, проницательные старушки с подсиненными седыми волосами, девушки с ножом в одной руке и фонариком — в другой. Для них все логично. Но в действительности-то нет, хотелось мне ему крикнуть, в действительности так не бывает, ты перехитрил сам себя.

Они с Анной переглянулись, они-то надеялись, что причинят мне страдание.

— Ладно, — сказал он. Анна начала было;

— А разве ты не хотела бы…

Но, не договорив, замолчала. И они зашагали бок о бок вниз по ступенькам, и вид у обоих был разочарованный, их ловушка не сработала.

Я ушла в другую комнату и вытащила из-под матраца старые альбомы. Еще не совсем стемнело, хватало света, чтобы все разглядеть, но я нарочно зажмурила глаза, оглаживая обложки кончиками пальцев. Один был толще и горячее, я подняла его, дала листам раскрыться. Вот он, дар моей матери, теперь можно смотреть.

На остальных страницах были ранние люди, из круглых голов во все стороны торчали волосы, будто лучи или иглы, тут же и солнца с нарисованными лицами; но сам дар был вложен, отдельный, вырванный лист, рисунок цветными карандашами. Слева — женщина, у нее круглый лунообразный живот, в нем сидит младенец и глядит наружу. А справа — мужчина с рогами, как у коровы, и колючим хвостом.

Это был мой рисунок, я сама его рисовала. Младенец изображал меня самое до рождения, а мужчина — это бог, я таким нарисовала его в ту зиму, когда брат проходил в школе про дьявола и Бога, — потому что, если дьяволу можно ходить с хвостом и рогами, пусть они будут и у Бога, полезная вещь.

Таково было некогда значение этих рисунков, но с тех пор оно утратилось, как и первоначальное значение наскальной живописи. Теперь они были моими путеводными знаками, она сохранила их для меня, пиктограммы, надо было только прочесть их теперь, разгадать с помощью вновь обретенной силы. Боги, изображения богов, видеть их в их истинном обличье нельзя, это смертельно. Но только пока ты — человек. После преображения они доступны. Однако прежде надо погрузиться в стихию нового языка.