Повседневная жизнь этрусков - Жак Эргон

Из этого ненадежного отрывка все же можно почерпнуть ценные указания о несовершенстве методов плавки в Популонии: они представляли собой всего лишь предварительный обжиг. То, что после обработки слитки внешне напоминали губку, приводит на память замечание Плиния Старшего, удивлявшегося тому, что «при плавке руды железо становится жидким, как вода, а потом, затвердевая, раскалывается на пористые куски — in spongeas frangi»{342}. Следовательно, в то время в Популонии не могли довести до конца процесс обработки металла — поэтому там и не производили уже ремесленных товаров. Популония могла лишь вздыхать о своем былом процветании. Ее печи еще функционировали, но, как подмечает Страбон несколькими точными штрихами, «сегодня этот городок совершенно пустынен, если не считать храмов и нескольких домов. Немного более оживлены так называемый арсенальный квартал, маленький порт у подножия холма и две внутренние гавани». Пройдет еще четыре столетия, и Рутилий Намациан, остановившийся здесь 4 ноября 417 года н. э. на пути в родную Галлию, увидит лишь «городскую стену, обрушившуюся то здесь, то там, и крыши, погребенные под развалинами»{343}. Ветры Истории больше не дули в паруса бывшей промышленной столицы этрусского мира, новой кузницы Вулкана, Питсбурга античности; а ведь раньше, когда ее стены покрывались копотью от плавильных печей, ей не нужны были Путеолы, чтобы завершить обработку металла и выковать соху Тагеса или секиру Макстарны.

Дороги

Большая, деятельная и многоликая страна с полями, отвоеванными у болот, с корабельными лесами и зарослями кустарника, с судостроительными верфями и рудниками, с квадратами хлебных полей и виноградниками вокруг городов! Прежде чем войти в эти города, бывшие сутью Этрурии, нам остается воссоздать сеть дорог — нервную и кровеносную систему этого обширного тела, обеспечивавшую сообщение между ее регионами.

Сложно сказать, были ли в хорошем состоянии дороги страны. В этом плане римское завоевание привело к бесповоротному разрыву Этрурии со своим прошлым. Все крупные дороги античности, проходящие через Этрурию, все известные нам маршруты, по которым проложены и современные трассы, были построены после завоевания и ведут, как и положено, в Рим: виа Аурелиа, построенная в 241 году до Рождества Христова, шла вдоль побережья из Рима в Пизу; виа Клодиа (225 год) на внутреннем плато — через Бьеду, Тусканию, Матернум (Фарнезе) и Сатурнию; виа Кассиа (154 или 125 год), лежащая дальше к востоку, — из Рима во Флоренцию через Вольсинии, Клузий и Арретий; виа Америна (около 241 года) поднималась по правому берегу Тибра до Америи. Эти четыре дороги выходили из Рима, центра мира, и служили исключительно целям римлян, необязательно совпадавшим с целями этрусков, а иногда и противоречившим им. Например, одна старая дорога шла из Цере в Вейи, а оттуда в Пренесте, чтобы попасть в Кампанию, минуя Рим; она пересекала Тибр в Фиденах (Кастель-Джубилео), в восьми километрах вверх по течению, и вполне вероятно, что легендарный поход трехсот Фабиев на Вейи был затеян для того, чтобы завладеть этим путем сообщения{344}. Римляне никогда не заботились о поддержании этой дороги в хорошем состоянии, зато построили в Этрурии четыре других, о которых мы уже говорили — четыре пути доступа в покоренную страну, чтобы как можно быстрее перебрасывать легионы на север Италии, для отражения угрозы со стороны галлов и в перспективе новой экспансии.

Понятно, что хотя эти дороги порой и совпадали с существовавшими ранее, например, ager Tarquiniensis, по которой виа Клодиа следует между Бьедой, Норкией и Тусканией, они часто проходили, не отклоняясь от прямой линии, вдалеке от прежних крупных центров: та же виа Клодиа, начиная с Тускании, идет прямо на Сатурнию — римское поселение, в то время как в Вольци и Совану можно было попасть только проселком, что немало способствовало их упадку{345}.

Не стоит представлять себе этрусские дороги по образу римских, вроде Аппиевой, с красивыми плитами и проторенной колеей. Впрочем, и Аппиеву дорогу начали мостить только в 293 году{346}. В Этрурии дороги были выложены плитами только на подступах к городам, например у северо-восточных ворот Тарквиний{347}. В большинстве своем они были вырублены в скалах, и тяжелые повозки и потоки воды проделали в них глубокие рытвины. Кое-какие из таких дорог, например, в Вейях, Бьеде, Соване, с высокими отвесными стенами, посреди которых пробиты гробницы, окруженные пышной растительностью, обладают дикой красотой, привлекающей туристов. Но не нужно приписывать этрусское происхождение всем этим cave и cavoni[27], указанным в путеводителях: «Невозможно отличить заброшенную дорогу столетней давности от дороги эпохи этрусков»{348}.

Единственным критерием подлинности могут служить расположенные по обочинам гробницы и наскальные надписи. Последние исследования Уорда Перкинса на землях фалисков{349} позволили обнаружить множество участков дорог доримской эпохи вдоль виа Америна и в других местах и оценить отвагу, с какой дорога, чтобы избежать слишком крутых склонов, уходила в землю на глубину до 15 метров; параллельно с одной стороны дороги шел иногда крытый cuniculus, обеспечивающий отвод воды. Некоторые из таких сооружений подписаны именем создавшего их инженера, например Larth Vel Arnies, возле Коркиано{350}. Эти данные позволяют предположить, что между такими городами, как Вейи, Непет и Фалерии, существовало довольно интенсивное движение. Кроме того, в противоположность властной простоте римских дорог, здесь сам собой сплелся клубок, отражающий особенности региона и подчеркивающий отсутствие централизации в этрусском мире, о чем нам уже было известно. В fanum Voltumnae (храме Вольтумны) близ Вольсиний было место ежегодных собраний. Если бы нам была лучше известна карта дорог Этрурии, увидели бы мы там двенадцатилучевую звезду? Вряд ли. К концу Римской империи умбры из Спелло осмелились обратиться к Константину с просьбой, чтобы он избавил их от путешествия по крутым скалам и труднопроходимым дорогам — ardua montium et difficultates itinerum{351}. Десятью веками раньше с аналогичными просьбами, наверное, обращались к Тархону.

Средства передвижения

Из города в город ездили часто, небольшими этапами. История средств передвижения этрусков начинается с боевых колесниц, обнаруженных в Популонии, Ветулонии, Марсилиане и Цере в гробницах VII века до н. э.{352} Это повозки на двух колесах с металлическими ободами, с деревянной будкой, открытой сзади и закругленной спереди; к ней крепилось длинное дышло, над которым нагибался возница, управляя лошадьми. Они похожи на колесницы, которые мы видим на греческих вазах эпохи Дипилона, и вызывают в памяти сражения из поэм Гомера. Но маловероятно, чтобы этрусские Ахиллесы использовали их в настоящих сражениях. Богатая отделка бронзовыми пластинами говорит о том, что, скорее всего, это церемониальные колесницы: их могли использовать для торжественных шествий в честь военачальника, одержавшего победу. В Риме такие колесницы везла квадрига белых коней триумфатора.

Еще более парадными выглядят колесницы из Монтелеоне и Кастель-Сан-Мариано{353}, относящиеся к середине VI века до н. э. Они украшены бронзовыми масками Горгоны и изображениями мифологических персонажей — несравненный шедевр этрусских чеканщиков, никак, впрочем, не относящийся к воинскому искусству. К этому времени тактика боя и вооружение уже изменились, и колесница, архаическое орудие личной доблести, уступила место коннице, маневрировавшей плотными отрядами. Сама же она использовалась только во время парадов или состязаний, наподобие тех, приготовления к которым изображены в гробнице Биг[28] в Тарквиниях (начало V века до н. э.){354}.

Однако ее изображения вновь встречаются на стелах из Болоньи, датируемых III веком, и на урнах из Волатерры, на которых представлено загробное путешествие умершего, увлекаемого демонами-душеводителями{355}: как некогда на дорогах Этрурии, покойному приходится то идти пешком, то садиться на лошадь, ведомую под уздцы Хароном, то ехать в колеснице — поскольку это сцена героизации, естественно, что речь идет о биге или квадриге древних времен, которую лошади галопом уносят в бессмертие{356}. Но иногда этрусский реализм придавал колеснице прозаические черты современной повозки: два колеса, изогнутый верх, сделанный будто из брезента, натянутого на обручи, и украшенный тесьмой и вышивкой; видно, как внутри, удобно устроившись и погоняя двух кротких мулов, сидит путник с женой — такое впечатление, будто они направляются на соседний рынок{357}.