Моя небесная жизнь: Воспоминания летчика-испытателя - Валерий Меницкий

Судьба Ивана лишь подтверждает моё мнение о том, что ребёнка к преодолению трудностей надо приучать с детства, с ранних лет воспитывать у него морально-волевые качества. Идеалы нужны, но человек должен быть готов к тому, что его может постигнуть разочарование. И чем раньше ты почувствуешь, что мир гораздо сложнее и жёстче, тем проще тебе будет потом выходить из подобных ситуаций, да и жить в этом горьком и сладком мире.

В то же время воспитание не должно быть бессмысленным. Человек должен видеть перед собой цель — во имя чего его заставляют что-то делать. Только тогда он осознанно будет стремиться выполнить поставленную задачу. Я уже писал, как однажды нас, курсантов, бросили на строительство палаточного городка. Погода была ужасная — ненастье, дождь, сырость, а у нас на 80 человек всего один топор. Что можно было сделать одним топором? Это было прямое издевательство, а не воспитание. Вряд ли такое «воспитание» будет иметь положительный эффект, скорее наоборот. Бессмысленный труд убивает человека психологически, порождает ненависть к тем, кто заставляет делать эту работу. Жизненные трудности надо учиться преодолевать во имя какой-то цели.

С другой стороны, многое человеку даётся от рождения, и потому весьма спорным мне представляется утверждение большинства советских педагогов и психологов о том, что любого человека можно перевоспитать, особенно в коллективе. Да, можно создать обстановку, которая помешает человеку проявлять свои отрицательные качества — и только. При этом он всегда будет похож на сжатую пружину: чуть отпусти её, и она сразу разожмётся. Конечно, можно повлиять на формирование характера человека, если воспитывать его с самого маленького возраста, но всё равно полностью характер изменить нельзя. Это моё глубокое убеждение. Можно человека обучить каким-то профессиональным навыкам, но перековать его характер очень тяжело. Это я знаю по своему педагогическому опыту, и мы ещё вернёмся к этому.

30. ФИЛЛИПОВСКИЕ ВИРАЖИ

Инструктор наш, о котором я уже рассказывал, капитан Филиппов, тоже однажды раскрылся с новой стороны. Это был один из опытнейших инструкторов, и я благодарен судьбе, что свои первые шаги в авиации сделал под контролем этого человека. Он, собственно говоря, и научил меня лётному делу. Первый инструктор очень много значит для лётчика. Мне кажется, главным качеством Филиппова было умение доступно показать тот режим, в котором необходимо действовать. Мы редко менялись с курсантами других групп. Но как-то я полетел с курсантом из соседней. И когда взлетели, то увидел, что он не совсем чётко выполняет фигуры пилотажа. И хотя я не обмолвился ни словом, он, видимо, это почувствовал и сказал мне:

— А попробуй сам чего-нибудь сделать. Я хочу посмотреть.

Я сделал «петлю», «бочку», потом вираж. Помню, как он восхищался вслух:

— Вот это «петля»!

Но особенно его поразил вираж:

— Вот это виражик! Я такого вообще не видел.

Действительно, стрелки приборов были на заданных, исходных позициях, а стрелка вариометра чётко стояла на нуле. И когда мы закончили вираж, самолёт слегка вздрогнул. Это значило, что он попал в ту же самую спутную струю, и показывало, насколько идеально выполнен этот элемент. И уже тогда я понял, что нас учили не так уж плохо.

На экзамене по лётному мастерству перед тем, как я подошёл к самолёту, инструктор в первый раз назвал меня по имени и сказал:

— Валера, не волнуйся. Слетай, как ты можешь. И больше ничего не надо.

Это было настолько необычно после его грубоватых окриков и, как мне казалось, незаслуженных придирок! Видимо, у него была такая методика. И она приносила свои плоды. От других курсантов я слышал, как инструкторы чуть ли их не били, колотили ручками по коленкам, орали. И наш инструктор повышал голос и допускал непарламентские выражения, но мы к этому привыкли и воспринимали должным образом. Но он никогда нас не унижал. А когда в решающий для меня момент он назвал меня по имени, меня это успокоило и окрылило.

Перед отпуском мы зашли к своим инструкторам домой. Что-то подарили. Нас посадили за домашний стол. И всё это приятно откликнулось в курсантском сердце. Мы поняли, что наши лётные командиры стали для нас как бы старшими братьями в небе и на земле. В отличие от тех же пехотных командиров они относились к нам как к равным. Да, сейчас мы по мастерству ниже их на пару ступеней, но они всем своим видом и делом показывали, что мы вместе занимаемся общим лётным трудом, что теперь мы одна, общая семья. И чем мы становились старше, тем уважительнее относились они к нам…

31. КАК ПРИРУЧИТЬ ЛИХАЧА

Все мои инструкторы и учителя, выведшие меня в небо, в один голос отмечали, что я, дескать, люблю полихачить в воздухе. Но даже покойный Федотов говорил, что лётчик-испытатель должен быть немножко хулиганом. Хотя в это слово он вкладывал несколько иной смысл. Мне кажется, если бы курс боевой и учебно-лётной подготовки предусматривал более динамичные упражнения, если бы сам процесс обучения проходил интереснее, то и хулиганства никакого не было бы. Приведу два примера.

Когда я уже летал со всякими инспекторскими делами по частям, мы не только читали там лекции как лётчики фирмы, но и совершали проверочные полёты для того, чтобы узнать уровень лётного состава и показать наивысшие достижения на данном типе самолёта по определённым видам подготовки. Конечно, мы лучше знали возможности каждой машины. И считали своим долгом донести наши знания до военных лётчиков. Излишне, наверное, говорить, что когда мы выполняли в воздухе задания (а они по своей насыщенности в десять, а то и более раз были плотнее обычных), лётчики, которые прилетали с нами с этих заданий, чувствовали себя окрылёнными. У них появлялись волевой настрой и гордость за принадлежность к лётной касте. Они видели резервы для своего совершенствования, ощущали, сколько ещё неизведанного ждёт их впереди. И то, о чём они раньше только мечтали, можно, и неплохо, освоить. Я был всегда за то, чтобы всё, что мы осваивали, доносить до лётного состава боевых частей авиации. Ведь в этом смысл всего нашего испытательского творчества. Что бы мы ни делали, какие бы испытания ни проводили, у нас была только одна задача: довести самолёт до ума и сделать его максимальные боевые возможности доступными среднему строевому лётчику.

К сожалению, существует и другая тенденция. Многие лётчики-испытатели стремятся осваивать новые приёмы эксклюзивно. Такому лётчику-испытателю приятно слышать, что такой-то приём, такую-то фигуру выполняет только он и никто больше. Он не только первопроходец, но и единственный в мире, кому доступен этот пилотаж. Конечно, в личном плане это приятно. Но я всегда говорю так: