Корпорации (февраль 2009) - журнал Русская жизнь

IV.

В августе 1991 года Верховный Совет РСФСР отстранил (как потом оказалось - на несколько дней) Виктора Геращенко от руководства Госбанком СССР. Занять кабинет в здании Госбанка на Неглинной Матюхину удалось только в декабре, уже после Беловежских соглашений.

- Первым делом, - вспоминает Матюхин, - спустились в хранилища - а золотишка-то нет. По всем бумагам проходило, что у Госбанка - 300 тонн золота, а в хранилищах - ни грамма. Это уже потом я узнал, что все это золото еще в августе на пароходах вывезли за границу, но кто вывез - не знаю, и знать не хочу, а то мне голову открутят. 12 миллиардов долларов на счетах Внешэкономбанка за границей - тоже куда-то перевели, концов не найдешь. Сейчас много кто на эти деньги живет, как вы можете догадаться.

Впрочем, в первые постсоветские месяцы Матюхину было не до золотоискательства - перед Центробанком стояли гораздо более скучные задачи. 2 января 1992 года правительство Егора Гайдара объявило либерализацию цен.

- Мне никто ничего не сказал, - жалуется Матюхин. - Об отпуске цен я узнал из новостей по радио. Цены выросли, а деньги остались те же - трешки, пятерки, десятки. Их сразу же стало не хватать, мы даже ветхие купюры перестали утилизировать - а не то совсем все обрушится. Наконец, удалось договориться с Гознаком, чтобы печатать новые деньги - уже не десятки, а тысячи. Депутаты, конечно, подняли хай, что стимулирую инфляцию, - но что мне еще оставалось.

Купюры в 200, 500 и 1000 рублей были разработаны еще в советское время - на них был нарисован Ленин и герб СССР. Купюру в 5 тысяч рублей делали уже с российской символикой - герба на ней не было вообще, зато была подпись Матюхина. Это единственная в постсоветской истории купюра с автографом главы Центробанка.

- Регулярно проводились совещания насчет новых денег. На одном из них я сказал, что не понимаю, почему мы не можем, как во всем мире, - там ведь, как правило, везде купюры выпускаются с двумя подписями. Глава Центробанка и главный казначей. Давайте, мол, и мы так же будем делать. Казначея у нас не было, поэтому расписался только я - и, надо сказать, не уследил. Во всем мире подписи стоят внизу купюры, а у нас сделали с краешку, на белом поле, где водяные знаки. За это меня тоже критиковали, хотя, по-моему, такой подход правильнее, чем анонимные деньги, за которые непонятно кто отвечает - то ли Большой театр, то ли Зимний дворец. Но Геращенко, когда вернулся, первым же решением изъял эту купюру из оборота. Даже не знаю, осталась ли она у меня. Вроде бы жена такие вещи собирала, надо бы у нее спросить.

V.

Купюра с автографом - это, впрочем, был уже прощальный поклон основателя российского Центробанка. Матюхин говорит, что был уверен в своей скорой отставке хотя бы потому, что у Бориса Ельцина была склонность «просто так», для видимости активной деятельности раз в несколько месяцев менять руководящие кадры. «Ему доставляло удовольствие, - говорит Матюхин, - вот так вот кулаками размахивать и басить: „А мы его уже сняли!“». Но, видимо, это уже такая аберрация памяти. Назначение и отставка председателя Центробанка - это была компетенция Верховного Совета, а Руслан Хасбулатов, несмотря ни на Ельцина, ни на депутатов, ни на прессу, достаточно долго покровительствовал Матюхину.

О прессе, между прочим, разговор особый. О Матюхине в газетах 1992 года писали крайне сурово. Вот, к примеру, заметка Александра Минкина «Недобитый Матюхин добивает Родину-мать» в «МК» от 3 апреля: «Промолчал парламент России. Им русским языком говорят: Родину - грабят. А они молчат. Не поняли? Оглохли? В любой стране, претендующей числиться демократической, у банкира и у спикера потребовали бы объяснений.

Ничего. Молчание - золото. Божья роса.

Такое ощущение, что хотят оттянуть развязку до каких-то очень крутых изменений в государственном положении. Таких крутых, что по радио и ТВ сплошное «Лебединое озеро»«.

- Я вообще-то сам виноват, - говорит Матюхин. - В одном интервью сказал, что, мол, есть у нас банки, которые создавались не вполне честно - вот, например, «Менатеп». Ходорковский мне этого не простил. Я-то его сначала воспринимал как такого мальчика безобидного - придет на совещание, сядет в углу и записывает, слова не скажет. Но злопамятный. Подал на меня за это интервью в суд. Я говорю: хорошо, давайте судиться, у меня-то на вас материала много, пускай все узнают. Он тут же отозвал иск, а я получил возможность убедиться в его злопамятности. Начали меня через Минкина поливать.

VI.

О своей отставке Георгий Матюхин узнал, когда находился в Твери - проводил какое-то очередное совещание региональных банкиров. Позвонили из Верховного Совета, сказали, что нужно срочно заехать к Руслану Хасбулатову. Поехал. Кто переубедил Хасбулатова по поводу Матюхина - так до сих пор и не известно, но спикер сказал председателю Центробанка: «Есть мнение, что вам стоит оставить свою должность».

- Я подумал - если уж и Руслан Имранович меня продал, то что мне здесь делать? Сел и сам написал заявление по собственному.

Было тогда Матюхину 58 лет. Ему, конечно, назначили пенсию - 333 рубля, но работать все равно хотелось, возраст и здоровье позволяли. Устроился советником в банк «Горный Алтай» - банк через несколько лет развалился. Потом «Диалог-оптим» - такая же история. Начал преподавать в Академии внешней торговли, заведовал даже кафедрой, «но очень скоро туда массово пошли слушатели, поступившие за взятки. Читаешь лекцию, а на тебя смотрят пустые глаза, даже страшно. Плюнул я и ушел оттуда».

В 1999 году, когда работы уже совсем никакой не было, Матюхин позвонил работавшему тогда в Кремле своему сослуживцу по Институту США и Канады Андрею Кокошину: «Помогите, помираю!» Кокошин переадресовал просьбу в Центробанк, и через несколько дней Матюхину позвонили из приемной Виктора Геращенко: «Мы решили выделить вам пособие, прибавку к пенсии».

- Я спросил сколько? Они говорят - сто рублей. Это плевок был просто, я ужасно обиделся. Даже оформлять это пособие не стал - на метро больше потрачу. Зато сейчас нормально все, Игнатьев мне прибавку назначил хорошую - тридцать тысяч, спасибо ему.

Было бы странно, если бы Сергей Игнатьев обидел своего бывшего шефа - в 1991-1992 годах нынешний глава Центробанка работал у Матюхина заместителем. А с Виктором Геращенко Матюхин случайно встретился года два назад - у стола на каком-то фуршете.

- Он мне сказал: «Здравствуйте и до свидания», - вспоминает Матюхин. Он очень не любит Геращенко, а Геращенко - очень не любит его.

А на самом деле - оба они хороши.

Взяла с собой вышивание

Наталья Александровна Бонк о родных местах, людях и иностранных языках

Меня, наверное, можно показывать любопытным как некий раритет, вроде белого мамонта, например. Я на 85-м году жизни проживаю в той же квартире, куда меня привезли из родильного дома. Я - коренная москвичка. Когда мне доводилось ездить в качестве переводчика в Лондон, Сиэтл, Турин (а порою жизнь забрасывала и в более экзотические места, такие как Карачи и Гавана), мне всегда хотелось домой в Москву.

Несколько слов о родителях - поверьте, они того стоят. Мой отец, Александр Ефимович Кроль, как раз перед революцией с золотой медалью окончил Петербургский горный институт. Ему было предложено переехать в Москву, чтобы восстановить завод лакокрасочных материалов, которому предстояло работать на благо отечественного авиастроения. Завод этот находился в районе Дорогомилово.

Первое время отец был директором завода, но позже стал главным инженером. Беспартийный специалист директором быть не мог, а членом ВКП(б) отец стать не стремился, - пришлось бы публично покаяться в сокрытии происхождения. Его отец, мой дед, был купцом первой гильдии, торговал хлебом на юге России. Директором завода стал милейший человек безукоризненно рабочего происхождения и почти без образования.

Помню, мне было лет десять, когда нас пригласили на юбилей завода. Торжества происходили во дворе, где стоял небольшой самолет. Меня посадили на крыло, поближе к выступавшим, и я хорошо расслышала и запомнила стихи заводского сочинителя (во всяком случае, то, что он написал об отце): «Есть у нас другой воитель - лакокрасочный король, женских прелестей ценитель Александр Ефимыч Кроль. Десять лет заводом правил, на одиннадцатый сдал, новый корпус нам поставил - а дождется ли похвал?»

Маму, Розалию Михайловну Кроль-Боярскую познакомила с отцом жена одного из его братьев. Отец ходил в холостяках, его первая жена (по-видимому, очень красивая и образованная женщина), успела перебраться во Францию вместе с казачьим офицером, где, по слухам, они основали школу верховой езды. В Москву мама переехала из Одессы (вместе со своим роялем - он цел и по сей день). Там она успела закончить три курса Консерватории по классу фортепиано. В Москве уже вовсю концертировала ее закадычная подружка из одесских вундеркиндов, действительно незаурядная пианистка. Она показала маму своему педагогу, на которого мама не произвела ни малейшего впечатления как музыкант. Но когда он послушал, как она поет, сразу угадал в ней оперную певицу и направил на обучение к Евгении Ивановне Збруевой - знаменитой солистке Большого театра, партнерше Шаляпина, которой советское правительство оставило имение в Голицыно - в знак благодарности за то, что та не эмигрировала, как другие знаменитости. Первые три летних месяца своей жизни я и провела в этом имении с мамой и няней.